72 
– Так вот, я говорил…
– Ты ничего не говорил, милый. Ты спал.
– Нет, речь шла о мерзавце Гувере [Гувер Герберт Кларк – американский президент (1929-1933), известный своей реакционной политикой].
– Ошибаешься, милый. Это было задолго…
– Что ж, день сегодня тоже долгий, – сказал мистер Лер. – И отец, наверно, устал… после всех этих исповедей, – добавил он с чуть заметным отвращением.
Поток исповедников тянулся с восьми до десяти – два часа, заполненные всем дурным, что сотворила за три года такая маленькая деревушка. Зла было не так уж много – город мог бы блеснуть и худшим. Впрочем… Человек ограничен в своих поступках. Пьянство, прелюбодеяние, безнравственность. Чувствуя вкус бренди на языке, он сидел в качалке в одном из стойл и не смотрел на тех, кто стоял рядом с ним на коленях. Остальные дожидались своей очереди в соседнем стойле, тоже опустившись на колени. Конюшня мистера Лера уже давно пустовала. У него осталась только одна старая лошадь, которая хрипло отфыркивалась в темноте под покаянный шепот.
– Сколько раз?
– Двенадцать, отец. А может, и больше. – И лошадь фыркнула.
Удивительно, какое простодушие сопутствует греху, – простодушия нет только у закоренелых осторожных преступников да у святых. Эти люди выходили из конюшни чистыми; один он не принес покаяния в грехах, не исповедался, не получил отпущения. Вот этому человеку ему хотелось сказать: «В любви ничего дурного нет, но любовь должна быть счастливой, открытой. Дурно, когда она тайная и не приносит счастья… Что может быть хуже такой любви? Только если теряешь Бога. А это и есть потеря Бога. Незачем налагать на тебя епитимью, дитя мое, ты и так много страдал». А другому хотелось сказать: «Похоть – это еще не самое дурное. Но вот настанет день, настанет час, и она может перейти в любовь – вот почему мы должны страшиться похоти. А если кто возлюбил свои грехи, тот уже несет на себе проклятие». Но привычная манера исповедника взяла свое: он будто опять сидел в душном, похожем на гроб ящике, где люди хоронят с помощью священника свои пороки. И он говорил:
– Смертный грех… опасно… надо владеть собой, – точно эти слова что-то значили. Он говорил: – Прочитай три раза «Отче наш» и три раза «Богородицу». – Он устало шептал: – Пьянство лишь начало… – И понимал, что ему нечего противопоставить даже этому обычному пороку, когда от него самого несет спиртным по всему стойлу. Он налагал епитимью наспех, сухо, машинально. Человек уйдет от него, не дождавшись ни чуткости, ни поддержки, и скажет: «Плохой священник».
Он говорил:
– Эти законы созданы для людей. Церковь не ждет от нас… если ты не можешь соблюдать пост, тогда ешь, вот и все. – Старуха болтала и болтала без удержу, исповедники рядом в стойле беспокойно переминались с колена на колено, лошадь фыркнула, а старуха все болтала, что постных дней она не соблюдает, что вечернюю молитву не договаривает до конца. И вдруг с чувством острой тоски он вспомнил заложников во дворе тюрьмы, и как они стояли в очереди к водопроводному крану, не глядя на него – на священника. Сколько страданий, сколько мужества по ту сторону гор! Он яростно перебил старуху: – Исповедуйся толком. Мне не важно знать, продается ли в вашей лавке рыба и клонит ли тебя ко сну вечером. Говори о своих настоящих грехах.
– Я хорошая женщина, отец, – удивленно пискнула она.
– Тогда что тебе здесь надо, зачем ты отнимаешь время у плохих людей? – Он сказал: – Любишь ли ты хоть кого-нибудь, кроме себя самой?
– Я люблю Господа, отец, – надменно проговорила старуха. Он быстро взглянул на нее и увидел при свете свечи, стоявшей на полу, черствые изюминки старческих глаз под черной шалью. Вот еще одна благочестивая вроде меня.
– Откуда в тебе такая уверенность? Любить Господа – это так, как любить мужчину… или ребенка. Потребность быть с Ним, возле Него. – Он безнадежно махнул рукой. – Потребность защитить Его от самой себя.
Отпустив последнего исповедника, он пошел через двор к дому мистера Лера. На веранде горела лампа, мисс Лер сидела с вязаньем в руках, с пастбища доносился запах травы, смоченной первыми дождями. Вот где можно бы жить счастливо, не будь ты неразрывно связан со страхом и страданиями – уныние так же входит в привычку, как набожность. Может быть, он по долгу своему обязан порвать эту связь, обязан найти покой и мир. Его снедала зависть к тем, кто исповедался и получил отпущение грехов. Через шесть дней, сказал он себе, в Лас-Касасе я тоже… Но ему не верилось, что кому-то дана власть снять тяжесть с его сердца. Даже когда он пьет, любовь не дает ему забыть содеянный грех. От ненависти освободиться легче. Мисс Лер сказала:
72 
