68 
– Здесь так покойно.
– Ну-у! – сказал мистер Лер. – Неприятности нас не миновали. – Он перелистнул страницу журнала и сказал: – Это сенатор, Хирам Лонг, – его нужно бы одернуть. Оскорбления по адресу других государств до добра не доведут.
– А у вас не пробовали отобрать землю?
Лицо идеалиста повернулось к нему; на нем было написано невинное лукавство.
– Я отдал все, что от меня потребовали, – пятьсот акров пустоши. И сэкономил на налогах. Все равно там ничего не росло. – Он кивнул на подпорки веранды. – Вот то было настоящей неприятностью. Видите следы от пуль? Люди Вильи.
Священник снова встал и выпил еще один стакан воды; пить ему не так уж хотелось – приятно было понежиться в роскоши. Он спросил:
– А далеко отсюда до Лас-Касаса?
– Четыре дня пути, – сказал мистер Лер.
– В его-то состоянии! – сказала мисс Лер. – Шесть дней.
– Там мне все покажется таким странным, – сказал священник. – Город, где есть церкви, университет…
– Мы с сестрой лютеране, – сказал мистер Лер. – Мы не одобряем вашей Церкви, отец. Слишком много у вас роскоши, по-моему. А народ голодает.
Мисс Лер сказала:
– Ну что ты, милый! Отец тут ни при чем.
– Роскоши? – сказал священник. Он стоял возле глиняного кувшина со стаканом в руке, пытаясь собраться с мыслями, и глядел на пологие мирные склоны, поросшие травой. – Вы считаете, что… – Может быть, мистер Лер и прав: ведь когда-то ему действительно жилось привольно, и теперь он снова готов погрузиться в праздность.
– В церквах повсюду позолота.
– Чаще всего это просто краска, – умиротворяюще пробормотал священник. Он думал: да, целых три дня, а что я сделал – ничего. Ничего. И посмотрел на свои ноги, обутые в элегантные ботинки мистера Лера, на запасные брюки мистера Лера. Мистер Лер сказал:
– Он не обидится на мою откровенность. Мы здесь все христиане.
– Да, конечно. Мне интересно послушать ваши…
– По-моему, у вас придают слишком большое значение вещам несущественным.
– Да? Вы считаете, что…
– Посты… рыба по пятницам…
Да, он вспомнил, будто из далекого детства, что такое было, когда-то он соблюдал эти правила. Он сказал:
– Ведь вы немец, мистер Лер. Германия – великая военная держава.
– Я никогда не служил в армии. Я не одобряю…
– Да, разумеется. Но вы же понимаете – дисциплина все-таки необходима. В бою муштра, может, и не пригодится, но она вырабатывает характер. А нет дисциплины – тогда… тогда получаются такие, как я. – Он вдруг с ненавистью посмотрел на свои ботинки – они были точно клеймо дезертира. – Такие, как я, – яростно повторил он.
Наступило общее замешательство. Мисс Лер начала было:
– Ну что вы, отец… – Но мистер Лер опередил ее. Он захлопнул журнал, начиненный гладко выбритыми политическими деятелями, и сказал своим германо-американским голосом, гортанно отчеканивая слова:
– Ну-с, пора купаться. Составите мне компанию, отец? – И священник покорно последовал за ним в их общую спальню. Он снял с себя одежду мистера Лера, надел плащ мистера Лера и, босой, пошел за мистером Лером через веранду и через луг. Накануне он опасливо спросил: «А змей здесь нет?» – и, презрительно хмыкнув, мистер Лер ответил, что, будь здесь змеи, они не преминули бы убраться с дороги. Мистер Лер и его сестра дружно отвергали всякую нечисть, просто отказывались верить во что-либо несовместимое с обычным германо-американским бытом. Такое отношение к жизни было по-своему великолепно.
У склона луга по коричневой гальке бежала мелкая речушка. Мистер Лер скинул халат и лег в воду на спину; что-то праведное и идеалистическое чувствовалось даже в этих сухопарых, немолодых ногах с веревками мускулов. Крошечные рыбешки резвились у него на груди и пощипывали за соски. Это был скелет того юноши, который до такой степени не одобрял милитаризма, что решился покинуть родину. Вскоре мистер Лер сел и начал старательно намыливать свои тощие бедра. Потом мыло перешло к священнику, и он последовал его примеру. Он чувствовал, что от него ждут этого, но сам считал такое занятие пустой тратой времени. Пот очищает тело не хуже воды. Но ведь это та нация, что придумала поговорку: чистоплотность – путь к праведности. Именно так: чистоплотность, не чистота.
И все же какое наслаждение лежать в прохладной воде и чувствовать, что солнце идет к закату… Он вспомнил тюремную камеру со стариком и набожной женщиной, метиса, который разлегся поперек двери в лесную хижину, мертвого ребенка и покинутую плантацию. Вспомнил с чувством стыда свою дочь, брошенную на произвол судьбы, вспомнил ее, испорченную и невежественную, там, у свалки мусора. Нет, не имеет он права на такую роскошь.
68 
