75 
– Не было бы у нас на совести чего-нибудь похуже.
– Как вас понимать, отец?
Священник сказал:
– Он только убивал и грабил. Он не предавал.
– Пресвятая матерь божия! Чтобы я…
– Мы оба предатели, – сказал священник. Он повернулся к проводнику: – Все готово?
– Да, отец.
– Тогда едем. – Он совершенно забыл про мисс Лер: тот, другой мир протянул к нему руку через границу, и он снова стал беглецом.
– Куда вы едете? – спросил метис.
– В Лас-Касас. – Священник неловко влез на мула. Метис уцепился за кожаное стремя, и он вспомнил их первую встречу: там тоже были и нытье, и мольба, и оскорбления.
– Хороший же вы священник, – запричитал метис. – Надо, чтобы об этом узнал епископ. Человек умирает, хочет покаяться, а вам вдруг понадобилось в город, и вы…
– Почему ты считаешь меня таким дураком? – сказал священник. – Я понимаю, зачем ты пришел сюда. Кроме тебя, у них никого нет, кто может меня узнать, а в этот штат они за мной не пойдут. Если я спрошу тебя, где этот американец, ты скажешь – знаю, знаю, можешь не говорить, – что он около самой границы по ту сторону.
– Вот и нет, отец. Вы ошибаетесь. Он около самой границы, но по эту сторону.
– Миля-другая не имеет значения. Судиться из-за этого здесь никто не будет.
– Какое это горе, отец, – сказал метис, – когда тебе не верят. И только потому, что один раз я… да, сознаюсь.
Священник тронул мула, они выехали со двора мистера Лера и свернули на юг; метис трусил у его стремени.
– Я помню, – сказал священник, – как ты крикнул, что у тебя хорошая память на лица.
– Да, память на лица у меня хорошая, – торжествующе воскликнул метис. – Иначе я бы сюда не пришел. Слушайте, отец. Я во всем вам покаюсь. Вы не знаете, какое искушение для бедного человека, когда ему обещают деньги! И я решил: раз он мне не верит, я ему покажу. Но я добрый католик, отец, и если умирающий зовет священника…
Они поднимались на пологие пастбища мистера Лера, которые вели к ближней гряде холмов. В шесть часов утра, на высоте в три тысячи футов, в воздухе чувствовалась свежесть, но им надо взобраться еще на шесть тысяч футов, и ночью там будет очень холодно. Священник хмуро сказал:
– Зачем мне совать голову в твою петлю? – Все это было более чем нелепо.
– Посмотрите, отец. – Метис держал в руке клочок бумаги; священник увидел знакомый почерк – крупные буквы, старательно выведенные детской рукой. В эту бумагу, наверно, заворачивали еду: она была просаленная, вся в пятнах. Он прочитал: «Принц Датский размышляет, что ему делать – покончить ли с собой или нет, мучиться ли сомнениями о причине смерти отца или же одним ударом…»
– Нет, не это, отец. На обороте. Это не то. Священник перевернул бумагу и прочел одну-единственную фразу, написанную по-английски тупым карандашом: «Отец, ради всего святого…» Мул, никем не понукаемый, перешел на тяжелый, медленный шаг; священник и не пытался подгонять его. Этот клочок бумаги не оставлял никаких сомнений. Он чувствовал, что опять попал в ловушку, и на сей раз окончательно.
Он спросил:
– Откуда это у тебя?
– Дело было так, отец. Когда полицейские его подстрелили, я был вместе с ними. Это случилось в деревне по ту сторону границы. Он держал перед собой ребенка как заслон, но полицейские наплевали на это. Ребенок-то был индейский. Попали в обоих, но он убежал.
– Так как же?..
– А вот как, отец. – Метис тараторил без умолку. Оказывается, он боялся лейтенанта – лейтенант негодовал, что священнику удалось скрыться, – и решил улизнуть через границу, подальше от полицейских. Ночью ухитрился убежать, а по пути – то ли в этом штате, то ли в соседнем, – кто их знает, где начинается один, где кончается другой, – наткнулся на этого американца. Пуля попала американцу в живот…
– Тогда как же он мог убежать?
– Ну-у, отец, силы у него сверхчеловеческие. – Американец умирает, ему нужен священник…
– Как же ты его понял?
– Да ведь больше двух слов тут и не нужно. – И чтобы ему поверили, он из последних сил написал записку, и вот… Во всей этой истории дыр было что в решете. Но была записка, и от нее нельзя отмахнуться, как нельзя пройти мимо надгробного камня.
Метис снова вскипел:
– Вы мне не верите, отец!
– Нет, – сказал священник. – Не верю.
– Вы думаете, я лгу.
– Почти все ложь.
Он остановил мула и задумался, сидя в седле лицом к югу. Он был уверен, что это ловушка, поставленная, может быть, по подсказке метиса – ведь метис гнался за деньгами. Но американец умирал, сомневаться в этом не приходилось. Он вспомнил заброшенную банановую плантацию, где что-то случилось, и мертвого индейского ребенка на куче кукурузы. Да, сомнений быть не может, он нужен. Когда у человека столько такого на душе… Странно, но он почувствовал радость: он не верил по-настоящему в этот мир и покой. Покой так часто возникал в его снах по ту сторону границы, что теперь это все казалось не более чем сном. Он стал насвистывать песенку, когда-то где-то услышанную: «Пошла гулять я в поле и розочку нашла». Пора проснуться. И сон был бы дурным – ведь на исповеди в Лас-Касасе ему, кроме всего прочего, пришлось бы покаяться в том, что он отказал в исповеди человеку, умирающему со страшными грехами на совести. Он спросил:
75 
