29 
Винни съежилась от страха.
До города было далеко. Домой ей идти не хотелось. Она должна была обратиться в полицию, чувство долга было очень развито в ней.
К домашнему врачу ей идти тоже не хотелось, с ним у нее было связано много неприятных воспоминаний: приводя ее к врачу, Камма всегда растрезвонивала в очереди о недомоганиях и болячках девушки, порой весьма специфических.
Конечно, ей следовало обратиться в полицию, но решится ли она пойти туда?
Винни не привыкла действовать самостоятельно.
И вот теперь ей предстояло жить своей собственной жизнью — вплоть до наступления Судного дня. Пастор сказал, что этот день близок, что он уже начинается…
Город должна была поразить страшная чума. И она сама, не представлявшая никакой ценности для мира, была уже заражена. Господь не счел нужным сохранить ей жизнь.
Винни всхлипнула. Обнаружив какой-то привлекательный запах на обочине дороги, Бранцефлор остановился. Увидев, чтоон нюхает, она отпрянула назад.
— Идем! — сердито прошептала она. — Нам нужно поторапливаться.
Она была рада, что с ней собака, они с Бранцефлором были хорошими друзьями.
Куда же ей теперь идти? Домой она вернуться не могла, там ей нечего было делать. Ехать в Сарпсборг она тоже не могла — ведь она была заражена.
Теперь она бездомна.
Никому не нужна. Разве что полиции — да, полиция охотилась за ней!
Мысль о том, что кому-то она все же нужна и что где-то ждут ее, была для нее утешением.
Идти быстро она не могла. У нее при себе были веши, да и Бранцефлор задерживался у каждого столба. Его интересовало все: камни на дороге, закоулки между домами, фонарные столбы, всякий мусор…
Наконец-то она оказалась на площади! Нос и уши у Винни посинели от холода, но она долго не решалась войти в полицейский участок. Что ей делать с собакой? Хотя собака была, в определенном смысле, свидетелем происходящего. Поэтому, обдумав все хорошенько, Винни поднялась по ступеням и постучала в дверь. Бранцефлор напряженно ожидал ее у порога.
Никто не ответил, и она осторожно приоткрыла дверь. За дверью начинался коридор, в котором, конечно же, никого не было. Постучав в следующую дверь и услышав вежливое «Войдите!», она вошла в комнату. Собственно говоря, тот, кто вежливо ответил ей, не прочь был сказать: «Входи, черт тебя побери, простофиля, это же официальная контора, здесь никто не стучит в дверь!»
Осрамившись еще до того, как вошла, Винни окончательно лишилась мужества и смелости.
И она покорно остановилась в дверях с такой же покорной собакой на поводке. Бранцефлор вопросительно посмотрел на нее и сел.
Поерзав на стуле, дежурный уставился на нее поверх очков. Вид у него был не слишком приветливый, что еще больше напугало Винни. Она даже не подозревала о том, что к нему бесконечным потоком идут перепуганные насмерть люди, чтобы узнать, какова на сегодня ситуация с распространением инфекции.
— В чем дело? — с вызовом спросил он.
— Я Винни Дален, — ответила она.
Он молча ждал, что она еще скажет.
«Нет, конечно, им не известны имена дам, бывших на пристани», — подумала она. Но ей не понравилось его равнодушие, заставлявшее ее чувствовать себя еще более незначительной персоной.
— Можно мне поговорить с по… полицмейстером?
— Он сейчас занят.
(Полицмейстер разговаривал в это время с Рикардом Бринком, но она, естественно, не знала об этом.)
— В чем же дело?
— Я… могу прийти позже…
— По какому вопросу? — в угрожающей манере дрессировщика спросил он.
— Я была… на набережной в тот вечер. Меня разыскивали…
Он моментально вскочил.
— Подождите здесь! — сказал он и опрометью бросился к внутренней двери, открыл ее без стука. Оттуда немедленно вышли двое мужчин. Один из них, видимо, начальник, был пожилым, другой — неуклюжий, словно медведь, но с приветливыми глазами.
— Входите, — сказал полицмейстер, жестом приглашая ее в свой кабинет. Она медлила, не зная, удобно ли входить туда с собакой, но тот снова пригласил ее. Свой громоздкий багаж она оставила в комнате дежурного.
Она села на предложенный ей стул, и Бранцефлор с достоинством уселся рядом. Если нужно, он может вести себя очень воспитанно.
— Это в самом деле пудель, — сказал молодой, высокий полицейский. — Итак, послушаем!
29 
