24 
— Мне было трудно понять, о чем он говорит, речь шла о какой-то зеленой бутылке, которая лежит внизу справа.
Она непонимающе уставилась на него.
— Он говорил о каких-то сокровищах!
— Да, конечно, как я сразу не догадалась! Я сейчас принесу…
Большая часть лекарств, содержащая самые ценные препараты, хранилась не на Липовой аллее, а в тщательно оберегаемом потайном месте. В доме имелись лишь самые необходимые лекарства. После смерти Саги некому было передать эти сокровища, если не считать Ульвара, но ведь он был еще совсем ребенком и к тому же…
Малин быстро нашла зеленую бутылку. Она даже не подозревала, что Вильяр разбирается в таких сильнодействующих средствах, и сомневалась, что это было нужное ему сейчас лекарство. Откуда он мог узнать о действии этого эликсира?
Содержимое бутылки напоминало густую, застывшую смолу, и ей пришлось вынимать ее с помощью ножа. Но потом она догадалась капнуть в бутылку горячей воды, чтобы смола растопилась.
Когда она снова вернулась в спальню, Вильяр обратил к ней свой затуманенный взгляд и спросил:
— Сага?
Сев на край его постели, она ответила:
— Сага умерла, ее больше нет. А я Малин. Добро пожаловать домой!
Он закрыл глаза. Малейшее движение было для него мучительно.
— Малин, дочь Кристера… Спасибо. Она поняла, что он имел в виду.
— С Хеннингом все в порядке, — сказала она. — Сейчас он сидит на коленях у своей матери, и оба плачут от счастья.
Вильяр устало улыбнулся.
— Но тебе нельзя волноваться, — сказала Малин. — Старайся ни о чем не думать, просто лежи! У тебя еще будет время поздороваться с Хеннингом. Лекарство сейчас будет готово.
— Хорошо. Хейке просил попробовать это.
— Хейке?
И Малин тут же поняла: во все это вмешались Люди Льда!
— Сейчас я принесу лекарство, — с улыбкой сказала она.
Когда Вильяр проглотил ложку малоприятного на вкус питья, а потом отдохнул полчаса, Хеннингу позволили войти. Белинду уложили в постель в другой комнате: и она была так измотана недавними излияниями чувств, что охотно дала себя уложить. Едва коснувшись головой подушки, она тут же заснула, и никто не знал, прояснился ли ее рассудок или она продолжает жить в мире своих грез. Все опасались, что она никогда не сможет покинуть свой вымышленный мир.
Стоя возле постели отца, Хеннинг в растерянности смотрел, во что превратила его болезнь. Вильяр заранее решил не перенапрягаться, но это оказалось нелегко.
— Мальчик мой! — еле слышно произнес он. — Какой ты стал большой!
— И он такой смышленый, — добавила Малин.
Хеннинг не знал, что сказать. Его любимый отец казался ему чужим. Он чувствовал к нему сострадание, но Вильяру сейчас требовалось от сына не это. Ему нужна была любовь. А Хеннинг был совершенно парализован, он просто не мог вымолвить ни слова, сам страдая. Но ничего не мог с этим поделать.
К счастью, ему и не пришлось отвечать, потому что он забыл закрыть за собой дверь, и в комнату прошмыгнули два любопытных карапуза. Им пришлось слишком долго отсиживаться на кухне, так что Малин совершенно забыла о них.
Но им больше не хотелось, чтобы о них забывали.
К ее ужасу, Ульвар вскарабкался на постель и высунул голову из-за подушки. Вильяр увидел его. На миг ей показалось, что вся ее работа пошла насмарку, что уж теперь Вильяр получит такой шок, что дальше некуда… Даже священник с трудом смог привыкнуть к безобразной внешности маленького тролля, к его необычайно высоким скулам, узеньким желтым глазам, всегда враждебно прищуренным, черным, косматым волосам, торчавшим во все стороны, к этому рту… необычайно широкому, с острыми волчьими зубами и этому короткому широкому носу, к его маленькому нескладному телу, собранному, казалось, наугад из разрозненных частей. Можно было подумать, что это маленький дьяволенок, вышедший из какого-то болота и затесавшийся между людьми.
Ульвар нес в себе все худшие качества меченых. Он был весь переполнен злобой, нетерпимостью и ненавистью к окружающим.
Если только…
Нет, Малин знала, что он никого не любил.
У нее и Хеннинга были серьезные основания для страха. Уже трижды…
Вильяр удивил всех. Взглянув на маленького человекозверя, он еле слышно прошептал:
— Ты кто?
В голосе его не прозвучало ни малейшей неприязни, одно лишь удивление.
24 
