71 
Я иду, завернувшись в плащ и ежась от сырости. Мне нужно прогуляться – слишком много мыслей. Ветер в лицо обычно помогает.
Очередь выстроилась к цирюльнику. «Мулы» перетаптываются, болтают, смеются. Перед цирюльником на складном стуле сидит здоровенный «мул» с выбритой налысо головой, в темной тунике. Лицо резкое и недовольное. Вокруг шеи солдата обернуто покрывало – некогда белое, сейчас в желтовато-зеленых пятнах оливкового масла.
Цирюльник берет бритву, бесцеремонно хватает солдата за лоб, наклоняет ему голову – и ведет лезвием по щеке. С неким оттенком страсти. Словно хочет зарезать, но пока только примеривается…
Солдаты, стоящие в очереди, переступают с ноги на ногу и смеются. Самоубийцы.
Ветер треплет край покрывала.
Цирюльник быстрыми привычными движениями соскабливает щетину с солдатской щеки, вытирает лезвие о покрывало. Снова прицеливается…
Я иду. Солдаты при виде меня вытягиваются, затихают…
– Вольно, – говорю я. – Продолжайте, продолжайте.
У костра один солдат бреет другого. Сокращение расходов. Тоже верно – цирюльник стоит денег. Рядом на очаге хлюпает и шумит в медном котелке пшеничная каша. Контубернии – палатки по восемь человек – готовятся к завтраку.
Иду к главной площади лагеря.
Порыв ветра доносит до меня запах пригоревшей каши. Кто-то явно зазевался. Где-то вдалеке кричит центурион, сгоняя новобранцев на утреннюю разминку…
Я иду вдоль рядов палаток. Ветер рвет натянутую плотную ткань. Завидев меня, «мулы» вытягиваются по струнке, салютуют. Складные стулья вокруг костра, на огне булькает медный котелок.
Один из легионеров, высокий и крепкий, с коротким ежиком, при моем приближении вскакивает. Он кажется мне смутно знакомым…
– Легат! – слышу я голос. Поворачиваю голову… ага, теперь я его узнаю.
Точно. Это один из людей Тита Волтумия, тот самый громогласный хвастун и любитель похабных шуток. Как его? Секст Победитель?
– Легионер Секст, – говорю я, с удовольствием глядя на статного, подтянутого солдата. – Как твои дела, воин?
– Все отлично, господин. Спасибо!
– А Тит… – говорю я и тут вспоминаю. Конечно. Я приказал Титу Волтумию остаться в городе, чтобы он все время был у меня под рукой.
– Он в городе, легат, – отвечает Секст.
– Как раненые?
– Вашими молитвами, легат. К ним приходил медик. Спасибо вам!
Я киваю.
– Хорошо, Секст. Увидимся на плацу. – Я подмигиваю и иду.
За моей спиной затихает восторженный шепот. В отличие от младших командиров, легатам позволено легкое панибратство с воинами.
Возвращаюсь в палатку командира легиона. До торжественного построения остается полчаса…
Главный над цирюльниками успел задремать. Когда я вхожу, он вскакивает. Толстый, смешной.
– Что ж, – говорю я, сажусь на стул. – Легатом я уже стал. А теперь сделайте меня красивым легатом.
* * *
Три часа утра. Моросит мелкий противный дождик.
Ровные ряды манипул. Легион выстроен на санктум принципум – главной площади лагеря. Общее построение по когортам и центуриям – легионеры стоят молча, центурионы по краям. Ветер с треском треплет алые знамена когорт и шевелит конский волос на гребнях центурионов.
Священный орел легиона реет над головами – древко в руках аквалифера, орлоносца. Суровое лицо, шрам на левой щеке. Немигающий, застывший взгляд. Львиный оскал на его шлеме. С длинного желтого клыка мертвого льва срывается капля и летит вниз. Когда она пролетает мимо лица, аквалифер
моргает…
Бульк! Капля разбивается у его ног.
– Воины! – Мой голос разносится над площадью, над круглыми шлемами солдат, над орлом, раскинувшим крылья в пасмурно-сером небе…
Трепещут, как живые, алые вексиллы, застыли неподвижно золотые значки когорт. Имаго – лик императора Августа на золотом фоне – смотрит бесстрастно, как и положено живому богу. Ровные квадраты когорт и манипул. Неподвижные лица солдат. Тысячи глаз смотрят прямо на меня. Очень, очень торжественный момент.
– Воины! – повторяю я, поднимаю правую руку.
Я стою на возвышении – трибуне – выпрямившись. Справа и слева от меня мои офицеры и слегка отдельно – префект лагеря Эггин, зараза эдакая. Лица квадратные. Морды кирпичом. Эггин хмурится.
Жрецы-гаруспики поставили походный алтарь, выстроились рядом. Самый тощий из жрецов держит на привязи белую овцу, другой, чуть потолще, – черного петуха. Белая, как снег, овца предназначена Гению легиона, она одурманена травой с сонным настоем; петуха же просто держат за шею – никуда не денешься. В опущенной руке главного из гаруспиков – священный
71 
