Последние отзывы

  16  

В свете фонаря глубокие морщины на её белом лице показались Егору трещинами, наспех замазанными извёсткой.

— Такой красивый пан пожалеет несчастную Сюзи, — выперла губы трубочкой и потянулась на цыпочках к его щеке.

Егор, отпихнув назойливую графиню, опрометью бросился к двери кабака. Его полоснул изощрённый мат обиженной дамы.

В подъезде столкнулся нос к носу с огромным благообразным старцем-швейцаром в генеральском мундире, при множестве диковинных орденов. Старик величественно погладил белую бороду, прогудел хриплым басом:

— Соизволите откушать, сударь? Милости просим, ещё остались свободные места в уголочке, я устрою вас великолепно, — подхватил за плечи, втолкнул. Егор попытался вырваться, но швейцар уже сдирал с него полушубок, смиренно наставляя: — Бомбу свою оставь пока тута, я приберегу.

Наганчик тоже оставь. Чтобы греха не вышло по пьяному делу, милейший, — дал ошалевшему парню расчёску и толкнул в живот открытой ладонью, на чай соблаговолите заслуженному енералу. — За стеклянной дверью наяривал оркестр.

Получив чаевые, швейцар рявкнул: Благодарю-с! — распахнул двери и крепко взял под локоть робкого посетителя. — Вона за тем столиком… извольте гулять. Ежель откроется пальба или банда нагрянет — ложитесь на пол. Оне покорных не бьют.

Егор, как очумелый, прошёл через гомонящий зал, сел на указанное место. Огляделся, не зная, куда девать руки, пряча грязные сапоги под свисающую до пола скатерть.

Ярко горели электрические лампочки в старых свечных канделябрах, порхали официанты в красных косоворотках и синих шароварах, заправленных в хромовые сапожки.

Разношёрстная публика уминала яства и пила вина. В углу медведем восседал бородатый детина лет пятидесяти, окружённый истерично хохотавшими разномастными барышнями. Коммерсанты, офицеры при погонах и аксельбантах, какие-то плутоватые и плешивые хлыщи…

За соседним столом, уронив голову в тарелку с объедками, спал мертвецки пьяный военный с черепом и костями на рукаве френча, на него испуганно пялился икающий офицерик с тонкими усиками и страшным шрамом через всю щеку.

На эстраде дискантом верещал куплеты вёрткий малый, потешно крутил задом в полосатых штанах, придерживая рукой соломенную шляпу с чёрной лентой. Ему вяло отхлопали, оркестр на минуту смолк. Всхлипнула скрипка, важно раскланялся толстый конферансье и объявил:

— Х-господа-а рас-сияне! Выступает известный кордебалет мадам Куприяновой-Шейлинг. Музыка-а…

К Егору подскочил официант с блестящими от бриолина волосами, по-собачьи заглянул в глаза.

— Что соизволите заказать, господин казак?

— А откель ты признал, что я казак?

— Панталоны, извиняюсь, на вас с желтыми лампасами.

— Хитё-ё-ёр… Ну, не знаю, что. Пожрать что-нибудь и выпить малость винца. Только не дорого, лишнего не тащи!

— Слушаюсь! — он откланялся и исчез.

Грянула музыка. На помост гуськом вывалили девки в ажурных чулках, с лебяжьими пелеринками на грудях и на бёдрах. Они согласно задрыгали ногами, чувственно улыбаясь и крутя телами.

У Егора перехватило дух и ссохлось во рту. Только сейчас дошло, каким «голым папой» заманивал рикша, не выговаривая «б». Офицерик перестал икать, осклабился в страшной улыбке, глядя на танцующих.

Шрам на его щеке багрово вспух, перекосив лицо уродливой гримасой. Но в глазах горела такая похоть и бешеное вожделение, что сбежала на подбородок струйка слюны из изувеченного края рта. Егору стало противно. Жидкие хлопки дробно заметались по залу.

Какой-то лысый и тощий старик в вицмундире посылал воздушные поцелуи танцовщицам, яростно бубнил себе под нос и плакал:

— Пропала Росси-и-ия! Гос-споди-и… Такие кутежи закатывали в «Яре», Господи-и. Можно ли сравнить!

Его вкрадчиво утешал сосед с учёной бородкой и в пенсне на шнурочке:

— Иван Силыч… Не гневайтесь, Иван Силыч, на нас смотрят. Это неприлично, Иван Силыч!

— Пшёл вон, интеллигентская харя! — пуще озлился старик. — Ах, Господи-и… Да, как же так! Проглядели-и…

— Иван Силыч, шансонетки преприятнейшие, особенно третья с краю. Ножка, бюст — Венера! Одолжите тысячу иен? Непременно номерок сниму, ну не прелесть ли, Иван Силыч?

— Хрен тебе, а не иены… Блинов хочу с астраханской икрой, осетринки свежей, — вскричал тонким фальцетом божий одуванчик и гвозданул иссохшим кулачком по столу. Зазвенела битая посуда.

  16