76 
«Осторожно, Деций! — предостерег он сам себя. — Этот лакомый кусочек тебе не по зубам. Местные женщины слишком целомудренны, чтобы можно было питать хоть какие-нибудь иллюзии на их счет».
Вообще-то обычно он мало думал об этом, потому что германские женщины совершенно не интересовали его. Их и женщинами-то трудно было назвать, этим созданиям доставляло больше удовольствия пытать своих пленников, чем наряжаться в разноцветные шелка. Это были крепко сбитые, сильные, похожие на вьючных или тягловых животных существа. Деций не мог представить себе на их широких лицах следы пудры или другой косметики. В их присутствии Децию часто было не по себе; может быть, это происходило из-за того, что он не ощущал в них ни тени присущего женщинам сострадания к чужим болям и несчастьям, или от того, что каждая из них казалась ему колдуньей, или от того, что их характеры по своей жестокости и силе ничем не уступали мужским. Деций не раз слышал леденящие душу истории о том, как женщины, взяв в руки меч, сами совершали кровавую месть, если считали, что мужчины их рода слишком медлят с исполнением своего долга. Но эта девица, по мнению Деция, вполне могла бы сойти за настоящую женщину, если бы кто-нибудь взялся обучить ее изящным манерам — она двигалась, как солдат на форсированном марше, — и уговорил бы ее причесать волосы.
Деций услышал хруст сломанной веточки. Теперь она была уже совсем близко, но все еще, словно бессловесное животное, не проронила ни единого слова, подкрадываясь по-звериному с робкой настойчивостью, присущей рыжим лисам, часто посещающим двор его хижины. Ее голова была слегка наклонена вперед, как будто она принюхивалась к его запаху. Ее взгляд выражал отвагу и одновременно боль. Деций знал, что Ауриану потряс последний ужасный по своей дикости набег отряда соседних варваров на ее усадьбу. «Наша надменная принцесса что-то уж очень присмирела и превратилась в жалкую попрошайку — только вот чего она просит? Зачем явилась сюда? Что она думает найти у простого раба? Что этот раб может дать ей?»
В этот момент его охватила невообразимая жалость и сострадание к ней, но Деций был неспособен на выражение нежности, жизнь не научила его произносить слова ласки и утешения.
Ее затянувшееся молчание уже начинало раздражать его.
— Мои приветствия! — крикнул он на ее родном языке. — Ты будешь говорить? Нет?
Она слегка наклонила голову, стараясь разобрать его слова. Латинский акцент Деция был просто ужасающим.
— Что за причина, не могу понять, заставила дочь Бальдемара снизойти до раба? Что за дела у нее могут быть со мной, простым пленником? Может быть, тебя привлек соблазнительный запах варящейся телячьей головы? Или, может быть, тебе так понравился вкус моего собственного мяса, что ты решила укусить мою вторую руку?
Она опустила глаза с осторожностью раненого зверька.
— Прости за то, что укусила тебя, — произнесла она, наконец, свои первые слова.
«Ее голос очень подходит ей, — невольно подумал Деций, — он такой же юный и хрипловатый, звучит так смело и в то же время боязливо».
— Ты остановил меня, потому что на то была воля богов. Я могла принести только вред окружающим, я не смогла бы тогда помочь… кому-либо.
Деций заметил, что она избегает говорить о матери, и понял, что воспоминания о постигшем ее несчастье причиняют Ауриане сильную боль.
Деций ожидал от нее всего, чего угодно, но не раскаянья в своем поступке, поэтому он с трудом справился с удивлением, стараясь не выдать его. Наконец, он вытянул вперед свою напухшую багровую руку и ответил, коверкая чужой язык:
— Не бери себе в голову, это быстро заживет. И вообще я давно уже все забыл.
Тогда, осмелев, она подошла к нему вплотную и протянула серебряный браслет.
— Возьми этот браслет за причиненное тебе увечье, — торжественно и строго произнесла она. — Фрия и Водан будут свидетелями того, что я заплатила тебе сполна.
Деций торопливо встал на ноги, чтобы принять ее подарок: промедление могло быть расценено как величайшее оскорбление. Он сразу же понял, что ее поступок шел вразрез с принятыми здесь обычаями. За время своего пребывания в здешних краях Деций никогда не видел, чтобы кто-нибудь возмещал дарами оскорбление или увечье, нанесенное рабу. Рабы не принадлежали к человеческому сообществу. Их не считали за людей, потому что они жили вне семьи. Деций заметил, что в этих краях достоинство человека определялось и зависело от численности и прославленности его рода. Но Ауриана по каким-то, одной ей ведомым причинам предпочла поступить с ним в данном случае, как со своим соплеменником, а не рабом-чужеземцем.
76 
