81 
Что же касается присяги, принесенной Императору, то Деций считал ее больше недействительной. С момента пленения с него как бы снимались все обязательства, и расторгались все его договоры, как договоры человека, перешедшего из одного мира в мир иной.
Ауриана же, с другой стороны, была здесь, рядом, живой и близкой. И от того, что она нуждалась в нем, у Деция сжималось сердце. И она тоже была страшно нужна ему. Она представлялась ему роскошным сверкающим цветком на безжизненной ледяной равнине.
— Ауриана!
Но она даже не замедлила свой шаг.
— Ну, хорошо, я уже сдался! Все! Я расскажу тебе все без утайки! Я больше не чувствую себя связанным присягой с этой проклятой армией! Никто даже не стал искать меня, не попытался спасти. Да пусть они все провалятся в Аид, я не хочу больше иметь с ними ничего общего! Ты права. Я теперь — ваш. Возвращайся и садись на место!
Ауриана остановилась и повернулась к нему. Он ожидал увидеть огонек торжества у нее в глазах, но в них была все та же кроткая боль и ощущение надвигающейся трагедии. «Она сейчас такая же, какими мы были прежде, в дни Ромула, — невольно подумал Деций. — Мы, римляне, теперь сражаемся за деньги. А она — за любовь. Я не могу соперничать с ней, не могу противостоять ей — во всяком случае, в этом мрачном, богами проклятом месте».
Когда она снова уселась, он положил отеческим жестом ладонь ей на колено, как бы успокаивая ее. И впервые в своей жизни Деций в общении с женщиной не совсем понимал мотивы своих действий — он не мог бы с уверенностью сказать, была ли это с его стороны вялая попытка соблазнить ее или неуклюже выраженное стремление завязать с ней товарищеские отношения. Ауриана же восприняла его жест скорее, как ребенок, нежели, как женщина. Как ребенок, крайне нуждающийся в утешении и опеке взрослого.
— Прежде всего, Ауриана, он наверняка не был гермундуром, не был он и воином из отряда Видо. Все, что ты мне показала, с очевидностью свидетельствует о том, что напавшие на усадьбу люди вообще не были германцами.
— Но разве такое возможно?
Деций пристально глядел на Ауриану.
— Этот набег был военной хитростью, Ауриана, уловкой, предпринятой для того, чтобы вовлечь твой народ в войну с соседями. Напавшие на вас воины были римлянами, переодетыми в гермундуров. Понимаешь? Они пытались разжечь между вами конфликт, заставить ваше племя пойти войной на гермундуров. Таким образом, оба племени понесли бы большие потери, и местное население само собой значительно сократилось бы, так что римлянам не нужно было бы проливать свою кровь. Об этой уловке старый Юлиан очень часто говорил нам, но, похоже, он от слов перешел к делу, воплотив, наконец, в жизнь свою старую задумку. Эти люди были подобраны из Римской конницы, потому что там служат рослые ребята, похожие на гермундуров.
Деций увидел выражение ужаса в глазах Аурианы, как будто у нее под ногами разверзлась земля, и в открывшейся перед ней пропасти она увидела только кровь и смрадный прах.
Для Аурианы вся неразбериха и путаница последних дней, наконец, прояснилась, цепь трагических событий связалась воедино, и все это, приняв образ огромного черного дракона, называлось теперь определенным именем: Римляне. Значит, это они изнасиловали ее мать, это они вырвали всю ее семью из мирного круга жизни. Больше всего ее поразил тот факт, что они явились переодетыми. Они были оборотнями, ворвавшимися на их земли, вторгшимися в их святилища. Их теперь не удержит ни копье, ни частокол крепости. Может быть, бури и грозы, а также стаи голодных волков, иногда нападавших на людей, тоже были только масками римлян-оборотней?
Ауриана долго сидела, погруженная в глубокое молчание. Деций понимал, что творится у нее на душе.
— Мы не можем жить с вами на одной земле, — наконец, произнесла Ауриана с тревогой и болью в голосе. — Мы все еще считаем себя свободными, но, оказывается, мы уже давно — ваши пленники. Твой народ не выносит даже мысли о том, что кто-то живет на свободе, не являясь его рабом. Мы не хотим быть вашей собственностью и никогда не будем, скорее нас всех перебьют!
Деций же тем временем думал: «Они страдают точно так же, как страдаем мы. А мы как будто не понимаем этого. Мы мучаем детей, убиваем родителей. Но ведь так было всегда, и граница — есть граница, ее надо охранять. Просто мне страшно не повезло, и я вынужден наблюдать страдания этого народа воочию».
81 
