Особенно,... 
184 
Бояться, что однажды появится кто-то, кто узнает ее? И обман вскроется?
Урфин пострадает.
И когда Тисса все-таки высказалась, осторожно — ей очень не хотелось показать себя неблагодарной, но и молчать, не зная, что ждет дальше, она не могла, — Урфин ответил:
— Ребенок, в твоей голове слишком много мрачных мыслей. Ее пора хорошенько проветрить.
И выяснилось, что платья ей не нужны: до Ласточкиного гнезда Тисса будет носить мужскую одежду, потому как если и будут искать — на этом месте сердце оборвалось, неужели все еще не закончилось? — то мужчину и женщину.
— Уверен, из тебя выйдет очаровательный оруженосец, — сказал Урфин, с трудом сдерживая смех.
Ей нравилось, когда он смеялся. Тисса сама начинала улыбаться, забывая о том, что леди не улыбаются без повода… впрочем, ей давно следовало выбросить все эти глупости из головы.
Леди скорее умрет, чем примерит мужскую одежду. А Тиссе даже понравилось. Удобней, чем в юбке. Только шерстяные чулки неприятно колются. И короткие штаны как-то очень уж ноги облегают…
Но под шубой и незаметно…
На голову опускается пуховой платок, а на платок — высокая шапка.
— Там холодно, — поясняет Урфин. — А ты еще очень слаба.
И ребенок. Она помнит, потому что теперь иначе, чем на ребенка, на Тиссу не смотрят. Возможно, это правильно, но все равно обидно. Немного.
Но стоило взглянуть в зеркало, как обида проходила: Тисса и вправду на женщину не похожа.
Снаружи было ветрено и снежно. Сизо-черное, какое-то одичавшее море норовило опрокинуть корабль. Стонало дерево. Натянутые снасти гудели. И белые паруса, поймавши ветер, трещали от натуги.
Держались.
— Не бойся. — Урфин обнял, хотя Тисса и не подумала падать. — Тебя не мутит?
— Нет.
Ей хорошо. Свободно. Пожалуй, впервые за все время Тисса вновь ощущает себя свободной. Она способна дышать и дышит, глотая обжигающе холодный воздух, ловит губами снежинки и плачет, но от счастья. Море не причинит ей вреда.
Оно позволит кораблю пройти. И берег встретит бескрайностью суши.
Дальше? Какая разница, что будет дальше, если здесь и сейчас она счастлива. Почти.
— Ты вернешь себе свое имя. — Голос Урфина тонул в грохоте волн. — Нет такого дела, которое нельзя пересмотреть. И нет такого закона, который нельзя изменить.
Но как это сделать?
Урфин знает. И если спросить, расскажет, сколь бы ни отвратительна была правда. Однако желает ли Тисса знать? Дедушка говорил, что нельзя работать на бойне и сохранить руки в чистоте. И Тиссе кажется, что эта его поговорка подходит.
— Иногда войны не избежать. — Урфин если не читает ее мысли, то весьма к тому близок.
— Но ты будешь осторожен?
— Конечно.
Настолько, насколько получится. И ведь оба это понимают. Отговаривать? Умолять? И возможно, он поддастся на уговоры, но… это неправильно.
— Ты ведь будешь меня ждать?
Урфин знает ответ, но ему надо услышать. И Тисса сжимает пальцы:
— Буду. Если ты обещаешь вернуться.
— За тобой — обязательно. Состоится новый суд. И тебя оправдают, потому что не найдется никого, кто осмелится выступить против. Я сознаюсь в обмане. Буду наказан…
— Как?
— Сурово. Отлучением от двора. Или ссылкой… хотя не с моим счастьем, чтобы она продлилась долго. А потом мы вернемся и купим наконец дом. Я ведь должен сдержать свое обещание.
Протяжный звук разносится над морем, и серая равнина замирает на мгновение. Разломы туч вспыхивают золотом и пурпуром.
— Смотри. — Урфин разворачивает Тиссу к солнцу, такому яркому, что она слепнет.
Ненадолго.
Смотреть? Тисса смотрит, опасаясь моргнуть, чтобы не пропустить чудо. В желтом мареве, в пене туч, в белом кружеве снегопада плывут тени. Огромные. Неторопливые.
Кружат крылатки. И трубный рев рога врывается в чужую песнь, заставляя вздрогнуть.
— Они же не собираются…
— Нет. Ашшарцы считают, что паладины перевозят души умерших за море, в страну, где нет войны.
Корабль складывает паруса, и Тиссе видится в том подобие поклона.
А гиганты приближаются. Они спускаются к самой воде, придавливая волны тяжестью теней. И огромные плавники вспарывают сизую гладь.
— Встреча с паладинами — большая удача…
Палуба наполняется людьми. Их так много.
184 
