162 
Ренегат, очевидно, принимал как должное молитвы своих людей и, может быть, внутренне согласился предоставить буре решение: продолжать путь к Криту или свернуть на Константинополь.
Оборвало крепление кливера, и он, как опьяненная птица, унесся в черное небо. Никто и не подумал поставить новый парус, только возносимые к небу заклинания усилились, покрывая плеск воды и завывание бури. В низко несущихся тучах мачты выплясывали дикую сарабанду.
Но вскоре Марианна была уже не в состоянии замечать что бы то ни было. Промокшая до костей, ослепленная и оглушенная ударами моря, испытывая адскую боль от врезавшихся в тело набухших веревок, она открыла, что наказание оказалось гораздо более жестоким, чем она предполагала, и ей захотелось потерять сознание.
Но беспамятство не приходит по желанию, и единственным утешением было то, что морская болезнь отступила перед этими мучениями. Опасность крушения увеличивалась с каждой минутой, и Марианна смирилась с мыслью, что она так и утонет, как пойманная в ловушку крыса.
Возможно, такая же мысль пришла в голову ренегату и, сообразив, что его барыш может растаять, он сбежал по лестнице с полуюта и разрезал впившиеся в тело Марианны веревки.
В самый час! Она была на исходе сил, и ему пришлось схватить ее обеими руками, чтобы она не покатилась по сильно накренившейся в этот момент палубе. Он почти волоком дотащил ее до люка, открыл крышку и спустил свою жертву на нижнюю палубу, где и оставил, залитую влетевшей вместе с ними очередной волной. То, чего не удалось сделать ударам моря, без труда совершила царившая там удушающая атмосфера, и Марианна, сотрясаясь от спазм, выдала обратно все, что было в ее желудке. Отвратительное ощущение, но после того она почувствовала себя лучше, на ощупь нашла мешки, на которых сидела после прихода, и растянулась на них.
Но проникшая на нижнюю палубу вода и ее промокшая одежда быстро пропитали их, и она подумала, что теперь ей только остается терпеливо пережидать бурю. По крайней мере она больше не страдала от холода, потому что здесь было жарко, как в бане.
Мало-помалу она пришла в себя, не без помощи сдавившей виски мигрени. В этом замкнутом пространстве удары моря отдавались, как в барабане, и прошло некоторое время, пока она сообразила, что причиняющие ей боль удары имеют другое происхождение: в глубине нижней палубы кто-то с силой колотил по дереву.
Внезапно подумав о Теодоросе, Марианна с трудом, большей частью на четвереньках, направилась к месту, откуда доносился шум.
Там оказалась дверь из громадных, едва обструганных досок, запертая на большой замок.
Она с тревогой приложила ухо к створке, цепляясь за что попало. Сразу же удары возобновились, и она почувствовала, как дрожит под ее руками дверь.
— Теодорос! — позвала она. — Это вы там?
Ей ответил разъяренный, словно удаляющийся голос, тогда как бросок корабля прижал ее к двери.
— Конечно, тут я! Эти собаки так крепко связали меня, что я не могу держаться на ногах и бьюсь о проклятую переборку, когда эта дрянная посудина ныряет между волнами! Хоть бы буря успокоилась: я весь разбит!
— Если бы я только смогла открыть эту дверь… но у меня нет ничего, абсолютно ничего под рукой.
— Как? Вы не связаны?
— Нет…
В двух словах Марианна рассказала своему товарищу по несчастью, что произошло между ней и ренегатом. Она даже услышала смех, который тут же сменился стоном, в то время как переборка загудела под ударами невольного тарана, но на этот раз не так сильно.
— Как будто немного успокаивается, — после некоторого молчания сказал Теодорос. — Вы все-таки поищите вокруг себя. Может быть, найдете какой-нибудь предмет, который поможет мне освободиться. Под дверью щель, и в нее можно просунуть кусок железа, лезвие… я не знаю что…
— Мой бедный друг, боюсь разочаровать вас, однако я поищу.
По-прежнему на коленях, она начала исследовать свою темную обитель, когда до нее снова донесся голос грека:
— Княгиня!
— Да, Теодорос? — откликнулась она удивленно, ибо он впервые употребил такое обращение.
До сих пор он не утруждал себя необходимостью как-нибудь называть ее. И также впервые он отказался от своего постоянного обращения на ты.
— Я хочу честно сказать… я очень сожалею, что обращался с вами так, как я это делал… Вы храбрая женщина… и добрый товарищ в бою. Если мы отсюда выберемся, я хотел бы, чтобы мы стали друзьями! Вы не против?..
162 
