35 
— Он и сам так говорит.
Гордон улыбнулся. Даллас потянулась к нему и поцеловала в щеку. Он завел мотор. Она смотрела ему вслед до тех пор, пока свет от задних фар его автомобиля не слился с другими огоньками на мосту.
Чане вышел на террасу и встал в полосу света.
— Где твой кавалер?
— Будто ты не знаешь.
Чане заткнул пальцы за пояс и ждал от Даллас объяснения.
— Ну так где же? Было бы слишком смело надеяться, что он уехал навсегда. Она вошла на террасу.
— Гордон уехал из-за тебя.
Его рот сардонически скривился:
— О! Так это моя вина? Даллас кивнула.
— И ты взбешена? — Чане изучал выражение ее лица. — Вижу, ты хочешь, чтобы я продолжал отгадывать. Его отъезд означает, что отныне мы сможем видеться чаще, да?
— Не думаю, что это было бы разумно.
— Почему?
— Гордон надежный человек. А ты — нет.
— Некоторых женщин привлекает опасность.
— Со мной было такое однажды. Когда-то давно я знала одного мужчину, похожего на тебя.
— Твой бывший?
Она выглядела очень спокойной.
— Нет. До него. — Она оборвала себя.
— Кто он?
В горле у нее пересохло. Она смотрела в сторону — на нежную рябь воды и серебряный отблеск мачт.
— — Не хочу говорить о нем. Возникло неловкое молчание. Но вот снова зазвучал его глубокий голос:
— Как и я. Давай поговорим о нас. Я хочу, чтобы ты перестала бояться. Я не тот парень, который когда-то причинил тебе боль. Я хочу быть твоим другом.
— Нет.
— Черт, ты права.
Он вытащил пальцы из-под пряжки ремня, поднял руку над головой и вывернул лампочку.
Терраса погрузилась во мрак, и Кристофер притянул Даллас ближе к себе. Она сопротивлялась, но его руки крепко держали ее. Он соединил их тела вместе — настолько чудесно, насколько подходят для решения головоломки два последних недостающих кубика. Его ноги были длинны и мускулисты, а бедра — подобны железу. Его хриплый голос бросил ее в дрожь:
— Я никогда не соглашался на меньшее, если хотел большего.
— Чане…
Он поднес теплый палец к ее губам.
— Если я по-прежнему предоставлю командовать тебе, я никогда ничего не получу.
Он наклонился и прижался губами к ее волосам:
— Милая, я не хочу, чтобы мы стали просто друзьями. Я хочу тебя. И не только для секса. Я думаю, что смогу полюбить тебя так, как никого другого.
Его рот обрушился на ее рот. Она с трудом дышала. Большие гибкие руки прижали ее к себе. Он был горяч, очень горяч, и добился того, что и в ней заполыхал огонь. То, что они едва знакомы, больше не имело значения. Казалось, они принадлежат друг другу. Он только взглянул на нее, только коснулся ее — и она уже загорелась. Пожар его тела и едва ощутимая шершавость рук, ласкающих ее кожу, томили ее.
— Пошли ко мне на яхту, — прошептал он осипшим низким голосом.
Она встала на цыпочки и пальцами закрыла ему губы. Он отвел ее пальцы в сторону:
— Даллас, приходи ко мне, когда мальчишки уедут, а дети улягутся в кровати. Нам не обязательно заниматься любовью: я просто хочу быть с тобой. Не могу больше ждать.
Посеребренное лунным светом небо украсила россыпь звезд.
— Обещай мне, — потребовал он.
Он долго держал ее. Его тело впрессовалось в ее тело, не давая ей идти. Жар, исходивший от него, просочился глубоко в нее. Почему она молчала, если знала, что должна сказать “нет”?
Его губы снова оказались у нее в волосах:
— Может, будь у меня сильнее характер, я бы уплыл и оставил тебя в покое.
Она убрала каштановые пряди с его лба:
— Я начинаю думать, что ты не такой уж плохой парень.
— С чего вдруг ты сменила кнут на пряник? Она дотронулась до его щеки, молчаливо умоляя не просить того, что она не была готова отдать. В темноте его черты выглядели резче и холоднее, чем обычно. Она почувствовала его одиночество и потребность в ней, выходящую за пределы физической.
— Пошли ко мне, — сказал он. Она вспомнила другого мужчину и другую ночь и трагедию, за тем последовавшую.
— Нет.
— Прямо сейчас. — Горячие неистовые губы Чанса снова сердито коснулись ее рта и воспламенили ее. Опытными руками и губами он долго обнимал и ласкал ее.
Когда он отпустил ее, она безвольно прислонилась к темной стене дома. Ее кожа была так горяча, что Даллас почувствовала: она умрет, если не отдастся ему.
Она стала бесконечно печальной.
— Ты можешь по крайней мере улыбнуться? — нарушил молчание Чане.
— Нет. Я не могу дать тебе даже этого.
35 
