23 
Неужели его красивые жесткие губы дрогнули в улыбке? Милли не была уверена в этом, да и думать не хотела и вообще всеми силами старалась выбросить его из головы, особенно после того, что произошло утром. Это из-за него она так себя вела!
— Поделом ему, — заметила Филомена, когда дверь закрылась за спиной Чезаре. — Привык распоряжаться. Хотя, по правде говоря, имеет право. Он никогда не ошибается.
Голос Филомены звучал устало, и Милли подумалось, что она, наверное, расстроена тем, что сказал внук — дескать, ее нельзя оставить, а то ходит, под ноги не смотрит.
— Он вас обожает, — проговорила Милли. — Просто очень испугался, когда узнал, что случилось, вот и вспылил.
Интересно, когда он ее в первый раз поцеловал, так грубо, он просто был сердит на нее за то, что подвергла себя опасности, сама того не зная? Он действительно хотел ее поцеловать или просто встряхнуть как следует? Может быть. Что же до того, что произошло потом, так он уверен: перед ним ее сестра, его бывшая любовница, так что удивляться нечему.
Все это относилось не к ней. Ничего личного.
Слава богу, вошла Роза с подносом и тем отвлекла Милли от тягостных мыслей. Поставив поднос на колени Филомены и пробормотав что-то на родном языке, домоправительница посмотрела наконец на Милли:
— Может, вам тоже принести? Составите компанию синьоре?
Разрезав булочку и намазывая ее маслом, Милли благодарно улыбнулась:
— Спасибо, Роза. Если вам не трудно, я бы хотела постоянно есть вместе с синьорой. — Таким образом ей не придется сидеть за одним столом с Чезаре. Чем реже его видеть — тем лучше.
— Di niente [6] — просияла домоправительница. — Это замечательно!
Милли почти не виделась с Чезаре, разве что когда он навещал бабушку в десять часов утра и потом в десять вечера или когда являлся доктор. И каждый раз Милли, извинившись, покидала комнату и возвращалась, лишь когда он уходил. Все остальное время Чезаре проводил в кабинете, руководя своей империей и периодически уезжая в центральный офис во Флоренции.
Милли избегала встреч с ним, как она уверяла себя, вовсе не оттого, что боялась. Просто это ни к чему. Она была на грани того, чтобы поверить своим чувствам, а они говорили, что она любит Чезаре. Хватит и того, что он преследовал ее в ночных сновидениях, наполненных такой эротикой, что, просыпаясь, она ежилась от стыда.
Прошло четыре недели после падения Филомены. Она быстро шла на поправку, а Чезаре вот уже десять дней как уехал по делам в Гонконг и еще куда-то на Дальнем Востоке, по словам Филомены. Судя по всему, он решил, что бабушку вполне можно оставить на попечение Милли.
Она между тем чувствовала себя гораздо лучше и свободнее, чем в первые дни после приезда. Со своими обязанностями, как ей казалось, она справлялась неплохо. Взаимная симпатия между ней и Филоменой росла день ото дня, и жизнь на вилле текла размеренно и спокойно.
Если бы не одно «но».
Милли грызла совесть. Обманывать добрую, доверчивую старушку — это было низко, иначе и не скажешь, да и про сестру она знала не больше, чем когда жила в Эштон-Лейси. И с Чезаре она поступила нечестно.
Надо все рассказать, и пусть Чезаре сам разыщет сестру, они окончательно все выяснят, и она вернется домой… если, конечно, Чезаре не притянет ее к ответственности, что, кстати, казалось Милли вполне вероятным.
Было еще одно, не столь важное, но тоже неприятное. Это необходимость надевать обноски Джилли. Все было чересчур в обтяжку, или слишком низко вырезано на груди, или слишком короткое, или слишком аляповатое — или все вместе. Что бы она ни надела, Милли чувствовала себя не в своей тарелке.
Подавив отвращение, Милли нацепила кремовую кожаную мини-юбку с соответствующим топом без рукавов — явно случайные покупки Джилли, потому что они так и остались ненадеванными, и, вооружившись секатором, поковыляла по посыпанному гравием двору на высоченных шпильках, так как вычурные босоножки окончательно развалились, когда она бежала на острове к вертолету.
Роза по утрам проводила пару часов у Филомены, и Милли могла спокойно нарезать роз, чтобы поставить в ее комнате. Старушка очень любила розы, особенно теперь, когда не могла сама выйти в сад.
Пройдя по аллеям, Милли свернула на тропинку, которая вела к тому, что Филомена называла «английским садом», — огороженному участку, засаженному редкими сортами роз и обрамленному благоухающей лавандой.
23 
