185 
— Я позвоню вам, — прервал Сент-Джеймс ее монолог. — Но возможно, здесь не найдется ничего интересного. Я знаю Сью Майлз. Она, безусловно, отличный специалист. Откровенно говоря, я вообще не понимаю, почему Томми захотел, чтобы я проверил ее заключения.
«Как и я», — хотелось сказать Барбаре. И тем не менее, получив от Саймона обещание держать ее в курсе дела, она приободрилась и потому закончила день в гораздо более радужном настроении, чем начала его.
Однако записка Хадии опять пробила брешь в ее благодушном настрое. У девочки нет матери, с которой она могла бы поговорить, — по крайней мере, пока нет и в скором времени не предвидится, — и, хотя Барбара не собиралась исполнять роль ее матери, она поддерживала с Хадией дружбу, доставляющую им обеим много радости. Хадия надеялась, что Барбара придет к ней на сегодняшнее занятие швейного кружка. А Барбара не оправдала ее надежд. Очень обидно.
Поэтому, бросив сумку на стол в столовой и прослушав новости с автоответчика: сообщения миссис Фло и ее матери о чудесном путешествии на Ямайку и напоминание Хадии об оставленном на двери приглашении, — Барбара добрела до большого эдвардианского дома и остановилась возле распахнутых французских окон в гостиной комнате на цокольном этаже, откуда доносился умоляющий детский голос:
— Но, папа, они мне ужасно малы. Честное слово.
Хадия и ее отец как раз обсуждали что-то в гостиной. Хадия сидела на кремовом покрывале дивана, а Таймулла Ажар стоял перед ней на коленях, как томящийся от любви Орсино.[69] Объектом их обсуждения оказалась обувь Хадии. На ее ножках чернели традиционные школьные ботинки на шнуровке, и Хадия корчилась в них так, словно они были новым пыточным изобретением для вытягивания сведений у излишне предприимчивых шпионов.
— У меня стиснуты все пальцы. Эти туфли натирают мне ноги.
— А ты уверена, хуши, что твои мучения не связаны с желанием следовать новым веяниям моды?
— Послушай, папа, — страдальчески произнесла Хадия, — это всего лишь школьная обувь.
— И как мы оба помним, Ажар, — вставила Барбара с порога, — школьная обувь никогда не бывает стильной. Она по определению игнорирует модные тенденции. Потому-то ее и называют школьной обувью.
Отец и дочь повернулись к французским окнам, и Хадия воскликнула:
— Барбара! Я оставила тебе приглашение на двери. Ты получила его? Я приклеила его скотчем.
Ажар слегка отстранился, чтобы дать более объективную оценку ботинкам дочери.
— Она уверяет, что они ей жмут, — сообщил он Барбаре. — Но я сомневаюсь.
— Нужно обратиться в третейский суд, — предложила Барбара. — Если хотите, я могу…
— Заходите. Да. Конечно.
Ажар выпрямился во весь рост и сделал приглашающий жест.
В квартире витал аромат острых специй. Барбара заметила, что стол аккуратно накрыт для ужина, и быстро сказала:
— Ой, извините. Я не подумала о времени, Ажар. Вы еще не поели, и… Может быть, я зайду попозже? Я просто увидела записку Хадии и решила заглянуть на минутку. В общем, вы понимаете. Хотела извиниться, что не успела сегодня заскочить на занятие швейного кружка. Я обещала…
Она резко оборвала фразу, подумав: «Хватит уже!» Ажар улыбнулся.
— Не хотите присоединиться к нам за ужином?
— О боже, нет. То есть я пока тоже не ужинала, но мне не хотелось бы…
— Не отказывайся! — радостно воскликнула Хадия. — Папа, скажи, чтобы она не отказывалась. У нас сегодня цыпленок по-индийски. С чечевицей. А главное, с папиным особым овощным соусом, от которого мама всегда плачет. Она говорит: «Хари, для меня это чересчур остро», и из глаз у нее льются слезы вместе с тушью для ресниц. Правда, пап?
«Хари», — подумала Барбара.
— Все верно, хуши, — подтвердил Ажар и добавил: — Барбара, вы бы очень порадовали нас, если бы согласились составить нам компанию.
Она раздумывала, не лучше ли сбежать и спрятаться. Но тем не менее сказала:
— Спасибо, с удовольствием.
Хадия ликующе запрыгала. Она закружилась по комнате в своих якобы слишком тесных ботинках. Ее отец серьезно посмотрел на нее и сказал со значением:
— Ах, какие пируэты. Не болят ли у тебя ножки, Хадия?
— Дайте-ка я взгляну на них поближе, — быстро вмешалась Барбара.
Хадия подлетела к дивану и плюхнулась на него.
— Они жмут мне, папа, ужасно жмут. Честно-пречестно.
185 
