8 
— Но, наверное, нехорошо оставлять папу в одиночестве, — пробормотала Торилья.
— Я не позволю вам отказаться от приглашения! — Служанка была непреклонной. — А теперь садитесь, мисс Торилья, и пишите ее светлости, что выезжаете в следующий понедельник.
— Но, Эбби, это ведь уже послезавтра!
— Чем раньше, тем лучше, — отрезала Эбби, — и незачем беспокоится об отце. Я присмотрю за ним, вам это хорошо известно.
— Он действительно больше слушается тебя, — согласилась Торилья. — Я никогда не смогла бы заставить его съесть лишний кусок баранины. Вкусная еда обрадовала его, хотя он и промолчал.
— Этой бараньей ноги нам хватит до конца недели, — сказала Эбби. — Если бы ваш отец питался получше, то не стал бы так усердно печься о бедных и больных.
Торилья знала, что служанка права и ее отец не единственный в мире страдалец.
У нее болела душа за малюток, работавших в шахте, — их пороли, если они плакали или засыпали. Ей становилось дурно, когда она видела тридцатилетних женщин, превратившихся в искалеченных, немощных старух.
Ей было понятно, почему мужчины каждую пятницу торопились в кабак: они желали хотя бы на час забыть об опасной, изматывающей физически и духовно работе в темной, грязной яме.
Когда происходили несчастные случаи, отец приходил домой бледный, едва сдерживая слезы, а Торилья разносила приготовленный Эбби отвар больным женщинам и детям, не знавшим, что такое сытная еда.
По они могли позволить себе немногое.
Если бы Эбби время от времени не уговаривала викария выделить несколько шиллингов на покупку какой-нибудь дешевой материи, Торилья одевалась бы ничуть не лучше, чем иные шахтерские жены.
Собирать в дорогу было особенно нечего, но Эбби потратила весь следующий день на стирку, глажку, утюжку и штопку.
Правда, у Торильи хранилось несколько платьев, оставшихся от матери, — миленькие выходные и даже вечерние, — их просто некуда было надеть в оторванном от цивилизованного мира Барроуфилде.
Она боялась, что они вышли из моды.
Но как найти подтверждение этому, если у них нет денег на «Дамский журнал» или любой другой, сообщавший о столичной моде?
Однако беспокойство девушки отступило перед уверенностью в том, что Берил проявит к ней всегдашнюю щедрость.
И вот наконец воскресным утром она покинула дом викария, чтобы дождаться дилижанса из Лидса, на котором ей предстояло совершить первый этап путешествия. На ней был несколько потертый плащ поверх просторного муслинового платья и соломенный капор, украшенный дешевой голубой лентой.
— Вам не следовало бы ехать одной, поверьте мне! — сказала Эбби, пока они стояли на перекрестке дорог.
— Меня едва ли можно принять за грудного младенца, — улыбнулась Торилья, — а иначе нам с тобой по одному билету не проехать.
— Тогда будьте осторожны, не смейте разговаривать с незнакомцами, — потребовала Эбби. — И вот еще что я хочу вам сказать, мисс Торилья.
— Что же? — Девичьи щеки покрылись румянцем смущения.
— Последние два года, моя дорогая, вы вели странную жизнь, совершенно несвойственную молодой девушке. Вас окружали только несчастья, бедность и откровенная нищета. Прошу вас не разговаривайте обо всем этом… там, у ее светлости.
— Почему же? — удивилась Торилья.
— Потому что людям неприятно слышать о подобных вещах, мисс Торилья. Они хотят беседовать о веселом, а не о грустном. — Немного помолчав, Эбби продолжала:
— Вы помните, как ваша мать говорила хозяину: «Ободрись, дорогой, разве ты способен принять все горести и грехи мира на свои плечи?»
— Да, я помню, как мама говорила это, — промолвила девушка с грустной улыбкой. — А папа обычно отвечал: «Неужели я выгляжу таким занудой?»
— Именно так, — согласилась Эбби. — И после смерти вашей незабвенной матери хозяин сделался именно занудой, мисс Торилья, — с точки зрения светского человека.
— Мне он не кажется занудой! — воскликнула Торилья.
— Конечно, моя дорогая, но не все это понимают, — смягчилась Эбби. — А потому, забудьте обо всем, что видели здесь: вернитесь к светлой жизни, которая была у вас дома.
Последние слова Эбби сказала преднамеренно, и в синих глазах Торильи вдруг вспыхнул свет.
Девушка вспомнила, как счастлива она была в родной семье, среди благодатной деревенской природы, где крытые соломой домики утопали в цветущих садах.
— Обещайте мне, — потребовала Эбби.
8 
