Особенно,... 
239 
— А энтот гувняк на што?
— Кашу маслом не испортишь, — отвечал Оцуп. Ванечка полакейски ловко разоблачил Распутина от шубы и, дурачась, поцеловал его в нос. Гришка грубо отпихнул его:
— Иди, иди ты… Ты уже не раз меня продал! Боберман с Гейне встали между ними.
— Только без скандалов, умоляем вас. Разволновались и потаскухи:
— Мужчины, ведите себя прилично… без драки!
— Прилично, — повторил Распутин, проходя к столу и нервно одергивая на себе рубаху. — С эвтакими гнидами лучше не связываться. Вот и Побирушка в душу залез… Тоже нет веры! Скользкие вы людишки, — погрозил он Ванечке, — противны вы мне.
Манасевич даже ухом не повел и откупорил бутылку.
— Тебе чего налить? Мадеры?
— Я сам налью себе, — сказал Распутин, выхватывая у него бутылку. — А то ведь ты, жандарм, еще яду подсыпешь… Подвыпив, он размяк. Но оставался мрачен.
— Не думал тебя встретить, — произнес через стол.
— А теперь встреч не миновать, — отвечал Ванечка.
— На што ты мне сдался? Иуда такой… Заметив настороженный блеск в глазах инженера Гейне, Манасевич предложил Распутину выйти в коридор; там он ему сказал:
— Орешь много! А жить на белом свете хочется? Этим он словно ткнул Гришку в наболевшее место.
— Знаешь, — шепнул тот, — меня скоро ухлопают.
— Кто?
— У них уже все готово, — передернуло Распутина; сразу съежившись, он шлепнул себя по коленям, потом, потирая руки, прогулялся вдоль темного коридора оцуповской квартиры…
Манасевич-Мануйлов ответил ему спокойно:
— Чепуху-то не городи. Твоя драгоценная житуха отныне в моих руках. На днях Белецкий поручил мне твою охрану… На Распутина это произвело ужасное впечатление:
— То Курлов, то Белецкий, теперь еще ты, будто клоп, с потолка упал.
Поделить меня не можете? Взорвать бы вас всех к едреной Фене! У семи нянек дитя без глазу… Ой, чую, провороните вы меня, прокакаете. А на кого же детки мое останутся?
Ванечка застегнул пуговку на его рубахе.
— Тебя хочет видеть Штюрмер… Знаешь такого?
— Хосподи! — отвечал Распутин. — Да он со своей старой шваброй ко мне на пятый этаж без лифта сколько раз приползал, кады я ишо на Английском жил… Чего ему, нудиле, надоть?
— Поговорить.
— А ну его! Праативный он…
— Не блещет приятностью, — согласился Ванечка, разглядывая обои в коридоре Оцупа. — Но дело не в этом. Борис Владимирыч к тебе относится замечательно. Если ты будешь умным, так ты его, как котенка, на бантике уведешь… Понял?
— На што он мне сдался? Я их всех на бантике…
— Не спеши. Возможны перемены… там — наверху!
— Ой, надоело, — отмахнулся Распутин.
— Мне тоже, — кивнул Ванечка. — Но что делать? Не вешаться же нам с тобой. Жить как-то ведь надо…
— Тады пущай на Гороховую придет.
— Сейчас Штюрмеру невыгодно бывать на Гороховой, начнут все трепаться, будто ты его проводишь… Лучше вот тебе адресок: Бассейная, тридцать шесть, там и повидаемся.
— А кто живет на Бассейной?
— Моя хахальница… актриса. А за жизнь свою не волнуйся. Пока я тебя охраняю, с тобой ничего не случится. В дверях показались Боберман и Гейне:
— Что же вы, господа? Наши дамы скучают… Ванечка сильно треснул Распутина по спине.
— Пошли, старче! Выпьем. Я тебе худого не хочу… Устроив свинство, разбрелись в шестом часу утра. Белецкий был прав: выпили — помирились. Но возникли некоторые узелки.
* * *
В биографии Манасевича-Мануйлова был один факт, о котором он болтать не любил. Еще молодым чиновником МВД он служил в тюремном управлении Ярославской губернии, когда губернатором был Штюрмер, — отсюда и знакомство их давнее…
Да, это верно, Штюрмер симпатичностью не блистал:
Он недаром с виду шельма, Шерсть рыжа, как у лисы, И совсем как у Вильгельма Закрутил свои усы!
Прошлое этого «практика» (как он себя величал) было отлакировано кровью и ложью. Население губерний ему подвластных он облагал особым налогом — в свою пользу. В деле воровства Штюрмер не повершил петербургского градоначальника Клейгельса, который ухитрился стащить с набережной Невы целый «речной трамвай», позже и обнаруженный плавающим по озеру — в его имении. Штюрмер как хапуга был мельче: отнимал у крестьян коров, свиноматок и даже цыплят у бабок. Все стаскивалось на его усадьбу, лопавшуюся от грабежа. Историк пишет: «А тех крестьян, у которых за бедностью и взять было нечего, сгоняли на барский двор и жестоко истязали». Нечаянная ревизия Госконтроля раскрыла преступления Штюрмера, и на секретном докладе по его делу Николай II собственноручно наложил очень резкую резолюцию: «Убрать этого вора в 24 минуты». После этого десять лет о воре было не слыхать, и вот он вновь пробуждался к активной жизни, подчеркнуто русифицированный, с бородищей и прибаутками, чтобы, упаси бог, не заподозрили в нем нерусского… Манасевич взял на себя тяжелую задачу, ибо Штюрмер, тупой и безграмотный подхалим, меньше всех годился в премьеры великого и могучего государства…
239 
