Особенно,... 
112 
— Очень, — заныл Густав, радуясь, что в отряде наконец появился кто-то, кто будет его жалеть.
— Франц, намажь ему чем-нибудь руку. Ты все-таки Госпитальер. — Нытье Густава выводило Германа из себя.
— Давай посмотрю, — предложил Франц, — тебе, наверное, теперь придется все эти иголки вытаскивать…
Густав протянул ему ладонь, жалостливо подвывая.
— Эх, сюда бы пинцет, — покачал головой Госпитальер, — ладно, попробую так…
Герман улегся на спину и уставился в проглядывавшее сквозь кроны деревьев и уже начинавшее темнеть небо. Он все еще не верил, что его так далеко занесло от территории родного клана. Радовало одно — они бежали через лес, почти не глядя по сторонам, и все же их никто не слопал. Слова Дуго на поверку оказались правдой: пустоши не так опасны, как о них говорят городские жители.
— Заночуем тут, — приняла решение Герда, — в этой части леса почти безопасно… Но дежурить все же придется. Герман, я думаю, ты будешь первым.
— Договорились, — сказал охотник, — если появятся Багажники или какой-нибудь зверь, тебя разбудить или не стоит?
— Забавная шутка, — ответила девушка, скривив рот, — всем спать, завтра ранний подъем.
— Все это замечательно, но как насчет того, чтобы пожрать перед сном? — морщась от боли, спросил вечно голодный Густав.
— И как насчет костра? — Франц, сощурившись, доставал из ладони Черного Принца очередную иголку. — Разжигать огонь в пустошах не возбраняется?
— Даже приветствуется, — ответила ему Герда. — Я этим сейчас займусь.
— А пожрать? — продолжал жалобно канючить Густав. — Может, Герман сходит на охоту? Я бы сам сходил, но у меня рука.
— Сейчас, уже пошел, — мрачно ответил охотник, вложив в интонации все свое «огромное желание» идти на охоту в незнакомой для него местности, да еще и в пустошах, да еще и в сумерках. — Потерпишь, у тебя вон жира много.
— А вот и неправда! — возмутился отличавшийся завидной мускулатурой Густав. — У меня жира-то почти и нет…
Говорить дальше великан не стал: Госпитальер принялся доставать особенно большую и кривую иголку из его ладони.
— Никакой охоты. — Дуго уже расстилал на мху свое потрепанное походное одеяло. — Нам вполне хватит ягод с этого куста, они и вправду очень питательны. У нас осталась последняя партия сухого пайка.
— Не совсем осталась, — потупил взгляд Густав.
— Он его слопал, — сообщил Франц, закончив бинтовать великану руку, — еще с утра, когда вы спасали Герду.
— Ну я же за вас очень сильно переживал. А когда я переживаю, то очень хочу кушать, — жалобно пискнул Густав.
Вид у Черного Принца был такой несчастный, что девушка не удержалась и улыбнулась.
— Давайте простим его, — сказала она, — он такой милый…
— Я милый, да? — обрадовался Густав.
— Придется тебе, дружок, питаться ягодками, — сказал Герман, — иди собирай. Опыт у тебя уже есть. И нас заодно накормишь.
Густав бросил опасливый взгляд на куст и грустно покачал головой:
— Не-э… к черту ягодки. К этому колючему венику я больше подходить не стану. Факт! Лучше поголодать. Великан издал обреченный вздох.
— Ладно, тогда я соберу, — сжалился над ним Франц. — Снимай каску.
Повеселевший Густав радостно расстался со своей обновкой. Госпитальер подошел к колючему кустарнику и стал осторожно собирать ягоды, складывая их в каску.
Герда тем временем разожгла костер, который почти не давал дыма, и, постелив на мох выуженный из маленького рюкзака плащ, собралась спать. Как видно, от ягодного ужина она решила отказаться.
Герман уселся возле ствола одного из деревьев и стал вглядываться в сгущающуюся тьму. Очень скоро ему стало казаться, что из темноты на него таращится множество глаз, разглядывают оценивающе, будто примеряются к нему, чтобы напасть… Было все это жутковато, Герман ощутил, что его пробирает вполне ощутимый озноб.
— Да, Герман, — приподняла голову Герда, — забыла тебя предупредить: под этим деревом лучше не сиди. Ночью с него может спуститься королевский уж.
Охотник поспешно вскочил на ноги и метнулся к центру поляны.
— Да, тут будет лучше, — кивнула девушка и, положив ладони под голову, закрыла глаза. — Правда, ужи безопасны, но кто знает, что будет, когда ты их увидишь.
— Ах, какие мы веселые, — пробормотал Герман, раздраженный до глубины души, — переложить бы тебя под это дерево, и пусть себе спускается…
112 
