Особенно,... 
99 
«Вряд ли помощники решились его подробно проинформировать, ведь еще не известно, как дело повернется! Может, пока пронесет…»
– Работа ведется… – примерно так он и начал говорить.
Но президента было не так-то легко провести, он был стреляным воробьем, и обтекаемые ответы его, конечно же, не удовлетворяли.
– Конкретно, – сказал президент, опуская тяжелую руку на стол. – Конкретно, пожалуйста, что сделано? Я знаю, что из коллекции исчезло восемь картин, они уже найдены?
– Нет, пока не найдены, – бледнея, произнес директор ФСБ и понял, что все те разговоры, которые до этого велись в кабинете – так, предлог, а на; самом деле хозяина интересовал только этот вопрос.
– Делаем все, что в наших силах, – дважды повторил директор ФСБ.
– Этого мало. Кстати, канцлер вчера интересовался, – президент произнес эту фразу так, словно канцлер Германии был чем-то вроде Господа Бога, и все были обязаны повиноваться ему.
Директор ФСБ втянул голову в плечи.
– Дайте нам еще немного времени.
– Найдете или нет?
– Должны найти, – сорвалось у директора ФСБ.
– Найдите обязательно! – твердо сказал президент. – Обязательно, – почти по слогам повторил он. – Это дело государственное, я на вас полагаюсь.
У вас все? – спросил президент, вставая из-за стола.
Директор ФСБ кивнул. Коричневая папка захлопнулась, президент прикусил нижнюю губу, и выражение его лица мгновенно стало суровым и озабоченным, брови сдвинулись к переносице.
– До свидания.
– Надеюсь, до скорого.
Директор ФСБ покидал кремлевский кабинет с тяжелым чувством, словно на плечи ему взвалили непосильную ношу. Уже из машины он приказал своим помощникам ровно в два часа собрать совещание, на котором он сообщит о своей встрече с президентом и в очередной раз всех озадачит, дав кому следует нагоняй за то, что его задание, в котором заинтересован лично президент, до сих пор не выполнено.
Из своего кабинета на Лубянке директор ФСБ позвонил генералу Потапчуку. Тот сразу же снял трубку. В это время генерал в одиночестве сидел в своем кабинете, уже в который раз просматривая бумаги и отчеты своих людей по делу коллекции барона фон Рунге.
За сутки никакой новой информации не поступило, и у генерала Потапчука оставалась последняя надежда – на Глеба Сиверова. Слишком уж странной показалась вчера ему их беседа на конспиративной квартире, слишком живо заблестели глаза Глеба Сиверова, секретного агента по кличке Слепой, когда они расставались.
«Что-то он знает, что-то ему известно», – нервно подумал генерал, прижимая к уху трубку и вслушиваясь в голос своего шефа. Ничего хорошего тон директора ему не сулил.
– Федор Филиппович, что вы мне можете сказать по делу о пропавших картинах?
– К сожалению, новой информации нет, хотя продолжаем искать, копаем, как говорится, по всем направлениям, и вглубь, и вширь.
– Как это нет?! – закричал в трубку директор ФСБ. – Сегодня в два у меня совещание. Я только что из Кремля…
– Да, я уже знаю.
– Так у вас действительно ничего нет?
– Пока ничего, – спокойно сказал Федор Филиппович, – но может быть, не сегодня, так завтра кое-что появится.
– Вы знаете, сколько у нас дней?
– До чего? – прикинулся простачком генерал.
– До того, как коллекция должна быть возвращена в Германию.
– Да, знаю, – спокойно и серьезно сказал Потапчук, – времени совсем мало.
– Вот именно. Времени мало, а дело стоит, как будто замерзло. Ловим шпионов, раскручиваем сложные дела с плутонием, а тут дело-то вроде плевое, а ни с места! Ох, дождетесь, головы полетят…
– Мы ведь не сидим сложа руки, – улучив момент, вставил генерал Потапчук.
– Мне важен результат, а не процесс!
– Дело не такое простое, как кажется.
– Значит, если у вас нет никакой информации, продолжайте работать, на совещание можете не приходить, кандидатов на головомойку там и без вас хватит.
Генералу Потапчуку захотелось сказать спасибо, но он понял, что это прозвучало бы неуместно. Директор ФСБ, конечно, мужик свой и с юмором, но на сей раз может не понять. И Федор Филиппович воздержался.
– Все, работайте, Федор Филиппович, ройте землю, ищите, ищите.
– Будем искать.
– Если появится что-нибудь новое, доложите немедленно. В любое время дня и ночи, – в трубке послышались гудки.
Генерал Потапчук с облегчением вздохнул. Начальства он боялся, не любил, свято следуя принципу: «минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Такое отношение он, как всякий советский человек, впитал с молоком матери: ведь в России никогда не любили и не жаловали всяческое начальство.
99 
