Особенно,... 
96 
– Вот, слушайте, слушайте, – старик мгновенно перешел на чуть слышный шепот. Слова шелестели, едва различимые, будто срывались с губ умирающего.
Глеб наклонился к собеседнику, чтобы ничего не упустить. – Так вот, в 1994 году, 15 февраля, к нам в музей прибыл один очень важный человек. Он наводил справки насчет этой самой коллекции. А ведь до этого ею никто никогда не интересовался, кроме меня. Так вот, этот человек предложил мне за очень большие деньги изъять из коллекции несколько картин.
– Вы, естественно, отказались?
– Наотрез, – прошептал Скуратович, – я послал его к черту, хотя человек он был очень уважаемый. И если бы я кому-нибудь сказал о том, кто мне предложил совершить подобное деяние, мне бы никто не поверил, посчитали бы за сумасшедшего. А теперь я все равно здесь, так что терять мне как бы нечего.
Глеб сидел молча, боясь спугнуть Скуратовича.
У того в глазах появилось осмысленное выражение. Сиверову, естественно, нужна была фамилия человека, приезжавшего в Смоленск в 1994 году и интересовавшегося коллекцией.
– А вы не помните, как его звали?
Старик резко дернулся:
– Если я назову его имя, то я покойник.
– Не волнуйтесь, не волнуйтесь, почтенный Василий Антонович, я с вами, я этого не допущу.
– Сейчас вы со мной, а ночью? Ведь он может прийти ночью.
– Кто?
– Тот человек.
– Да полноте вам, перестаньте. Сколько лет уже прошло!
– Не так и много, всего каких-то два года. Может быть, он сейчас уже полковник.
– Каких войск? – улыбнулся Глеб.
– Какие войска, вы что! Спецслужба! Он был о т туда. Из Комитета государственной безопасности! – старик даже повысил голос.
– Откуда, откуда? – словно бы не поверив услышанному, пробормотал Глеб. – В 1994 КГБ уже прекратил свое существование, так сказать, почил в бозе.
– Я открою вам очень большую тайну, молодой человек, очень большую. КГБ – бессмертен! Этот мужчина был в звании майора, он трижды приезжал в Смоленск, трижды разговаривал со мной, и каждый раз брал расписку о неразглашении.
– Какую еще расписку?
– Он сказал, что это государственная тайна.
– А почему вы ему отказали?
– Я же не сумасшедший, – рассудительно сказал старик Скуратович, – разбазаривать государственные ценности. Если бы у него имелись нужные бумаги, если бы их подписал директор и дал распоряжение мне, то тогда пожалуйста, я бы отдал хоть всю экспозицию. А так, на честное слово, я поверить не мог, все-таки ценность, и немалая.
– А он вам объяснил, зачем комитету понадобились картины?
– Нет, не изволил. Такие люди не объясняют, и я, знаете ли, счастлив, что вскоре ушел на пенсию, продал дом в Смоленске и уехал в Москву к младшей дочери и ее мужу.
– Понятно, понятно… Так фамилию вы знаете?
– Чью? – Скуратович уже потерял нить рассказа.
– Майора из КГБ.
– Фамилию он не называл. Он лишь показал мне документ.
– Я не верю, Василий Антонович, что вы не ознакомились с его документом.
– Знаете, не ознакомился. Документ я видел, а фамилию он прикрывал пальцем. Но фотография в удостоверении была его.
– А вы смогли бы его узнать?
– Конечно! Чтобы я, с моей памятью, да не узнал!
Я даже могу его нарисовать.
– Отлично! – Глеб порылся в сумке, достал записную книжку и шариковую ручку, протянул старику, не очень-то веря в успех.
– Я обычно рисую карандашом, но для вас…
Скуратович положил блокнот на колени, отвернулся от Глеба, словно школьник-отличник, который не хочет, чтобы у него списывали, и принялся что-то калякать на страничке, прикрывая рисунок ладонью. Временами Василий Антонович приподнимал голову и смотрел вдаль, как будто видел там человека, портрет которого пытался изобразить. Он пыхтел, сопел, ерзал, даже слюнявил кончик ручки, точно это был карандаш.
Наконец Скуратович прихлопнул ладонью страничку и с видом победителя посмотрел на Глеба. Затем резко убрал руку и подал записную книжку, спросив при этом:
– Похож?
Вопрос был идиотским, но тем не менее Сиверов ответил, чтобы не обижать Скуратовича:
– Вылитый.
Рисунок оказался выполнен вполне пристойно, во всяком случае, имея рядом оригинал, человека можно было бы узнать. Но у Глеба оставались сомнения в художественных способностях старика, и он решил проверить:
– А меня вы могли бы нарисовать?
– Могу и вас.
На этот раз Скуратович уже не таился. И самое интересное, он даже ни разу не взглянул на Глеба, рисовал, уставившись куда-то в пространство. Сиверов с интересом наблюдал за ним. Портрет получался вполне похожим. Этот портрет Скуратович, в отличие от предыдущего, подписал, поставив свой замысловатый автограф и отдал блокнот Сиверову. Вернее, даже, не отдал, а торжественно вручил, словно бы это был не рисунок душевнобольного музейного хранителя, а, по меньшей мере, работа Пабло Пикассо.
96 
