Особенно,... 
42 
— Смейся, коли хочешь. Когда человек во власти чар, он сам этого не ведает. А вот в замке многие уверены, что она колдунья.
— Они считают ее странной потому, что она не всегда поступает так, как остальные женщины. Но колдовство тут ни при чем.
— Тогда как ей удалось утром завлечь тебя в постель? Галеран расхохотался.
— И это ты спрашиваешь? Да я был как жеребец в охоте, почуявший кобылу! И стоило ей тронуть меня…
Рауль подался вперед и назидательно поднял палец.
— Все потому, что она принудила тебя дать обет верности. А я всегда говорил: неправильно это.
— Я сам себя принудил — нет, не так: мне казалось правильным дать обет верности. Вспомни, что мы с Джеанной просили у бога. И потом, я никогда не желал и не имел другой женщины, кроме моей жены.
От изумления у Рауля вытянулось лицо.
— Вот. Именно! Она тебя околдовала.
— Друг мой, там, где ты видишь колдовство, я усматриваю всего лишь преданность. Если когда-нибудь женщина завоюет твою мятежную душу, ты поймешь меня. К тому же я узнал и полюбил Джеанну раньше, чем начал обращать внимание на женщин вообще. А она особенная женщина. — Рауль встрепенулся, и он жестом остановил его. — Но не ведьма. Она самая земная из всех женщин, которых я когда-либо видел… Кстати, перестань смущать Алину.
Брови Рауля поползли вверх.
— Этого цыпленка, кузину твоей жены? А что я ей сделал?
— Попросил, чтобы она тебя помыла.
— Что тут такого? — И Рауль понимающе посмотрел на Галерана. — Твою жену я помогать мне не просил. Даже напротив, предложил ей послать ко мне любую другую помощницу.
— Но это значило бы проявить неуважение к гостю.
— Никакой неловкости не возникло бы, окажись малышка кузина чуть сговорчивее. Что ей помешало?
Галеран разлил по кубкам остаток вина.
— Видишь ли, Алина всегда стеснялась мужчин, хотя и росла единственной сестрой среди пяти братьев. Уже несколько лет она живет в обители Святой Радегунды, готовясь принять монашеский обет, и приехала в Хейвуд скрасить одиночество Джеанны после моего отъезда.
— Если ей так противны мужчины, не пора ли обратно в монастырь?
Галеран неловко улыбнулся.
— По-моему, она осталась следить за мною. Алина — отважное создание, несмотря на свой малый рост. Но как только убедится, что я не сделаю зла Джеанне или младенцу, она, конечно, примет постриг.
Рауль неторопливо допил вино.
— Как жаль.
— Почему? Она образец монахини: умная, деловитая, не любит мужчин.
— В последнее мне поверить трудно, но, с другой cтороны, если монашки — Христовы невесты, то должны же среди них попадаться и хорошенькие, и веселые для удовольствия господа нашего.
Галеран чуть не поперхнулся глотком вина.
— Когда-нибудь с небес ударит молния и обратит тебя в пепел! Итак, — добавил он задумчиво, — ты находишь ее хорошенькой и веселой?
— Нет, нет! — замахал руками Рауль. — Думай лучше о своих делах. Мои слова вовсе не значат, что я собрался волочиться за нею.
— Но…
— Но как ты намерен поступить со своей женой? Не думаешь же, что достаточно сказать: «Ладно, ладно, давая все забудем»?
— Как ты настойчив, просто беда. — Галеран не спеша вытер нож сначала хлебным мякишем, потом краем скатерти. — Нет, я не думаю, что мне удастся закрыть на это глаза, особенно сейчас, когда она кормит грудью отродье Лоуика.
О слове «отродье» он сразу же пожалел. В том, что произошло, ребенок не виноват. Да, Доната не виновата. Нужно думать не просто о живом комочке, а о Донате. Так вот, за грехи матери Доната платить не должна.
— Ну что ж, — и Рауль проницательно поглядел на него. — Может быть, время подскажет, как поступить.
Они молча кивнули друг другу и пошли спать.
Улегшись, Галеран снова стал думать о Джеанне. Утренняя встреча утолила первый голод плоти, но не могла унять душевного желания снова оказаться в согласии с Джеанной. Как в далеком прошлом, когда они играли друг с другом, как музыканты играют на своих инструментах то старые, то новые мелодии просто потому, что это радует слух.
Он проворочался час без сна, поднялся и пошел в часовню, преклонить колени у алтаря и помолиться.
Первым делом он очистил разум от сомнений. Господь не стал бы отнимать дарованное Им лишь потому, что человек слаб. Теперь Галеран понял, что в Святой Земле честно исполнил свой долг, сражался храбро и не жалел себя. А его отвращение к бойне на улицах Града господня, его убежденность в том, что истинный господь не захотел бы такого… Было ли то минутное озарение или, наоборот, минутная слабость в вере, — на все воля божия. Он воздаст за правду и простит слабость.
42 
