Особенно,... 
79 
Она присоединилась к Адамбергу в семь утра, как только открыл свои двери замызганный барчик напротив «Кафе философов». Пышное буржуазное заведение продирало глаза только к девяти утра, тогда как пролетарская забегаловка поднимала жалюзи на рассвете. Круассаны в коробке из металлических прутьев только что выложили на стойку, и Фруасси поспешила заказать второй завтрак.
— Все это, конечно, незаконно, — сказала она.
— Само собой.
Фруасси скорчила гримасу, размачивая круассан в чашке чая.
— Я должна знать об этом больше.
— Я не могу допустить, чтобы в Контору проникла паршивая овца.
— Что ей там делать?
— Вот этого как раз я не могу вам сказать. Если я ошибаюсь, мы все забудем и вы ничего не будете знать.
— Конечно, я всего-навсего установлю микрофоны, непонятно зачем. Вейренк живет один. Что вы надеетесь услышать?
— Его телефонные разговоры.
— И что тогда? Если он что-то и задумал, не будет же об этом болтать по телефону.
— Если задумал, то что-то очень плохое.
— Тем более он будет молчать.
— И все-таки. Вы забываете о золотом правиле всякого секрета.
— О каком? — спросила Элен, собирая крошки в ладонь — она любила чистоту.
— Любой человек, у которого есть секрет, и такой важный, что он поклялся всеми святыми и головой своей матери хранить его до гроба, кому-нибудь одному обязательно все расскажет.
— Кто вывел такое правило? — спросила Фруасси, отряхивая руки.
— Человечество. Никто, за крайне редким исключением, не в состоянии свято хранить тайну. Чем она обременительнее, тем вернее работает правило. Именно так секреты вылезают на свет божий, переходя от одного клятвопреступника к другому, и так до бесконечности. Кто-то наверняка знает секрет Вейренка, если таковой на самом деле существует. С этим человеком он будет разговаривать, что я и собираюсь услышать.
«Это и кое-что еще», — добавил про себя Адамберг, смущаясь, что дурачит кристально честную Фруасси. Его вчерашняя решимость ничуть не ослабела. Стоило ему представить руки Вейренка на теле Камиллы и, что еще хлеще, неминуемое совокупление, как он чувствовал всем своим существом, что превращается в боевой заряд. Просто ему было очень неудобно перед Фруасси, но это он как-нибудь переживет.
— Секрет Вейренка, — повторила Фруасси, аккуратно ссыпая крошки в пустую чашку, — связан с его стихами?
— Нисколько.
— С тигриной шевелюрой?
— Да, — сказал Адамберг, понимая, что Фруасси не переступит черты законности, если ее немного не подтолкнуть.
— Его оскорбили?
— Возможно.
— Он мстит?
— Возможно.
— До смерти?
— Понятия не имею.
— Ясно, — сказала лейтенант. Она методично водила ладонью по столу в поисках несуществующих крошек, не желая смириться с мыслью, что улова уже не будет.
— То есть мы как бы защищаем его самого?
— Конечно, — сказал Адамберг, радуясь, что Фруасси сама нашла удачный довод в пользу дурного поступка. — Мы обезвредим бомбу, так будет лучше для всех.
— Поехали, — сказала Фруасси, вынув ручку и блокнот. — Цели? Задачи?
В одно мгновение неприметная правильная женщина исчезла, уступив место грозному специалисту, которым она, собственно, и являлась.
— На первое время будет достаточно его мобильника. Вот номер.
Роясь в карманах в поисках телефонного номера Вейренка, он наткнулся на пузырек с каплями, переданный ему Камиллой. Он не сдержал обещания и забыл закапать Тому в нос.
— Поставьте его на прослушку и переведите прием ко мне.
— Я обязана пройти через передатчик в Конторе и оттуда уже перевести к вам.
— Где будет стоять передатчик?
— В моем шкафу.
— В вашей кладовке роются все кому не лень.
— Я имею в виду другой шкаф, слева от окна. Он заперт на ключ.
— То есть первый — просто для отвода глаз? А что же вы храните во втором?
— Лукум, который мне присылают прямо из Ливана. Я вам дам второй ключ.
— Идет. Вот ключи от моего дома. Поставьте передатчик в спальне, на втором этаже, подальше от окна.
— Разумеется.
— Мне нужен не только звук. Мне нужен еще экран, чтобы следить за его передвижениями.
— Дальними?
— Возможно.
Чтобы узнать, не повезет ли он куда-нибудь Камиллу. Съедут на пару дней в уединенный лесной отельчик, и ребенок будет играть в траве у их ног. Вот это — никогда. Тома он ему не отдаст.
79 
