192 
– Граф, – сказал Эрнотон, – простите, но я вас покину. Мне думается, что это и есть сигнал, которого я жду.
Свист раздался в третий раз.
– Идите, мосье, идите, – воскликнул Анри, – желаю вам успеха!
Эрнотон быстро удалился; собеседник увидел, как он исчез во мраке улицы. Затем его озарил свет, падавший из окон гостиницы «Гордый рыцарь», а через минуту его снова поглотила тьма.
Сам же Анри, еще более хмурый, чем до своеобразной перепалки с Эрнотоном, которая на короткое время вывела его из всегдашнего уныния, сказал себе:
– Ну что ж! Вернусь к обычному своему занятию – пойду, как всегда, стучать в проклятую дверь, которая никогда не отворяется.
С этими словами он нетвердой поступью направился к таинственному дому.
Глава 26
Дверь отворяется
Подойдя к двери, несчастный Анри снова исполнился обычной своей нерешительности.
– Смелее, – твердил он себе, – смелее! – и сделал еще один шаг.
Но прежде чем постучать, он в последний раз оглянулся и увидел на мостовой отблески огней, горевших в окнах гостиницы.
«Туда, – подумал он, – входят, чтобы насладиться радостями любви, входят те, кого призывают, кто даже не домогался этого: почему же спокойное сердце и беспечная улыбка – не мой удел? Быть может, я бы тогда тоже бывал там, вместо того чтобы тщетно пытаться войти сюда».
В эту минуту с колокольни церкви Сен-Жермен-де-Пре донесся печальный звон.
– Вот уже десять часов пробило, – тихо сказал себе Анри.
Он встал на пороге и приподнял молоток.
– Ужасная жизнь! – прошептал он. – Жизнь дряхлого старца! О! Скоро ли наконец настанет день, когда я смогу сказать: привет тебе, прекрасная, радостная смерть, привет, желанная могила!
Он постучал во второй раз.
– Все то же, – продолжал он, прислушиваясь, – вот открылась внутренняя дверь, под тяжестью шагов заскрипела лестница, шаги приближаются; и так всегда, всегда одно и то же!
Он снова приподнял молоток.
– Постучу еще раз, – промолвил он. – Последний раз. Да, так я и знал: поступь становится более осторожной, слуга смотрит сквозь чугунную решетку, видит мое бледное, мрачное несносное лицо – и, как всегда, уходит, не открыв мне!
Водворившаяся вокруг тишина, казалось, оправдывала предсказание, произнесенное несчастным.
– Прощай, жестокий дом; прощай до завтра! – воскликнул он и, склонясь над каменным порогом, запечатлел на нем поцелуй, в который вложил всю свою душу и который, казалось, пронизал трепетом неимоверно твердый гранит – менее твердый, однако, нежели сердца обитателей таинственного дома.
Затем он удалился, так же, как накануне, так же, как думал удалиться на следующий день.
Но едва отошел он на несколько шагов, как, к величайшему его изумлению, загремел засов; дверь отворилась, и стоявший на пороге слуга низко поклонился.
Это был тот самый человек, наружность которого мы изобразили в момент его свидания с Робером Брике.
– Добрый вечер, сударь, – сказал он резким голосом, который, однако, показался дю Бушажу слаще тех ангельских голосов, что иной раз слышатся нам в детстве, когда во сне перед нами отверзаются небеса.
Растерявшись, дрожа всем телом, молитвенно сложив руки, Анри поспешно пошел назад; у самого дома он зашатался так сильно, что неминуемо упал бы на пороге, если бы его не подхватил слуга, лицо которого при этом явно выражало почтительное сочувствие.
– Ну вот, сударь, я здесь перед вами, – заявил он. – Скажите мне, прошу вас, чего вы желаете!
– Я так страстно любил, – ответил молодой человек, – что уже не знаю, люблю ли я еще. Мое сердце так сильно билось, что я не могу сказать, бьется ли оно еще.
– Не соблаговолите ли вы, сударь, сесть вот сюда, рядом со мной, и побеседовать?
– О да!
Слуга сделал ему знак рукой.
Анри повиновался этому знаку с такой готовностью, словно его сделал французский король или римский император.
– Говорите же, сударь, – сказал слуга, когда они сели рядом, – и поверьте мне ваше желание.
– Друг мой, – ответил дю Бушаж, – мы с вами встречаемся и говорим не впервые. Вы знаете, я зачастую подстерегал вас в пустынных закоулках и неожиданно заговаривал с вами; я предлагал золото в количестве, казалось бы, достаточном, чтобы соблазнить вас, будь вы даже самым алчным из людей; иногда я пытался вас запугать; вы никогда не соглашались выслушать меня, всегда видели, как я страдаю, и, по-видимому, никогда не испытывали жалости к моим страданиям. Сегодня вы предлагаете мне беседовать с вами, советуете мне поверить вам свои желания; что же случилось, великий боже! Какое новое несчастье таится за снисхождением, которое вы мне оказываете?
192 
