141 
– Не надо. Такого не пожелаю даже злейшим врагам. Включая тебя.
– Перестань, я не заражусь, если подержу твою руку.
– Сказал – не надо.
– Значит, мы враги?
– Не друзья уж точно.
– А когда-то были.
Он сощурился на меня, и я понял, что ему трудно говорить. Злость его измочалила.
– Да нет, не были. Настоящими друзьями. В нашей дружбе все было ложью.
– Неправда, – возразил я.
– Правда. Ты был моим лучшим другом. Я думал, навсегда. Я тобою восторгался.
– Ничего подобного. – Он меня удивил. – Это я тобою восторгался. Во всем хотел походить на тебя.
– А я – на тебя. Ты был добрый, внимательный, скромный. Ты был мой друг. Так, по крайней мере, я думал. Четырнадцать лет я с тобой общался, не потому что хотел кого-то рядом в роли верного пса. А потому что мне было хорошо с тобой.
– Моя дружба была искренней, – сказал я. – Я не мог ничего поделать со своим чувством. Если б я тебе рассказал…
– В тот день в церкви, когда ты попытался меня охмурить…
– Я не пытался тебя охмурить!
– Еще как пытался. И сказал, что любишь меня с самого детства.
– Я не соображал, что говорю. Я же был неопытный юнец. И очень боялся того, во что угодил.
– Ты хочешь сказать, что все выдумал? Значит, никаких чувств ко мне не было?
– Были, конечно. Самые настоящие. Они и сейчас живы. Но не из-за них я с тобою дружил. А потому что ты дарил мне счастье.
– И оттого хотел со мной потрахаться. Могу спорить, сейчас ты этого не хочешь, а?
Я сморщился, задетый не злобным тоном, но больше справедливостью его слов. Сколько раз я, подростком и позже, представлял, как мы с ним встретимся, я заманю его к себе, подпою и он проявит слабость – за неимением женщины овладеет мною? Наверное, сотни раз. Нет, тысячи. Тут не поспоришь, что многое в нашей дружбе было построено на лжи. Во всяком случае, с моей стороны.
– Я ничего не мог с собою поделать, – повторил я.
– Ты мог поговорить со мной. Гораздо раньше. Я бы понял.
– Да ни черта бы ты не понял! Никто бы не понял! Речь об Ирландии! Даже сейчас гомосексуализм там считается преступлением, ты в курсе? А нынче не сороковой, но восемьдесят седьмой год. Ты бы не понял… это сейчас ты так говоришь… не понял бы ты…
Джулиан жестом меня остановил.
– Знаешь, когда у меня нашли вирус, я пошел на одно из этих сборищ в Бруклине, – сказал он. – Там был священник и еще мужиков восемь-девять на разных стадиях болезни, один другого ближе к смерти. Они держались за руки и рассказывали, как трахались с незнакомцами в банях и прочую херню. Я тебе честно скажу: я чуть не сблевал от мысли, что у меня есть что-то общее с этими уродами.
– Чем уж ты так отличаешься? Сам-то трахал все, что шевелится.
– Это совсем другое.
– Почему? Объясни.
– Потому что это нормально.
– Да пошел ты со своей нормальностью! Мог бы придумать довод оригинальнее. Ты же всегда косил под бунтаря.
– Ни под кого я не косил. – Джулиан попытался сесть. – Я просто любил женщин. Тебе этого не понять.
– Ты трахался с уймой баб, я – с уймой мужиков. Какая разница?
– Большая! – Он буквально выплюнул это слово.
Я посмотрел на пикавшие мониторы:
– Успокойся. У тебя давление подскочило.
– Ну и хрен с ним. Может, оно прикончит меня раньше этой заразы. Я не досказал про Бруклин. Поп тот блажил всякую муру – типа, пока живы, нам следует примириться с этим светом и Господом, а вся свора как будто радовалась, что скоро помрет. Лыбились, друг другу показывали свои рубцы и пятна, делились воспоминаниями, как кого-то отодрали в сортире педрильского клуба. Мне до одури хотелось всех их размазать по стенке. И навеки избавить от страданий. Я был там первый и последний раз. Моя бы воля – взорвал их к едрене матери. – Джулиан надолго замолчал, потом, немного успокоившись, проговорил: – Вот же судьба-сучка, а?
– Что? – не понял я. – О чем ты?
– Ведь все должно быть наоборот: на этой койке должен гнить ты, а я – сидеть рядом, смотреть на тебя собачьим взглядом и думать, где нынче поужинаю, когда наконец выберусь из этой вонючей палаты.
– Я думаю вовсе не о том, – сказал я.
– Да ладно.
– Совсем о другом.
– И о чем же? На твоем месте я бы думал именно об этом.
– Как жаль, думаю я, что нельзя вернуться назад, чтоб все поправить или изменить. Неужели ты не понимаешь, что природа посмеялась над нами обоими? Знаешь, иногда я жалею, что я не евнух. Жить было бы гораздо проще. И если не хочешь видеть меня, почему не позовешь того, кто тебе дорог? Где твои родные? Зачем таишься от них?
141 
