117 
– По-моему, он меня даже не заметил. – Всей душой я желал услышать, что это не так.
– Заметил, уж поверь.
На другой вечер я опять пришел в бар, но угловой столик был пуст; расстроенный, я сел за него и раскрыл книгу Джона Ирвинга «Мир по Гарпу», которую читал второй раз, но теперь на голландском, ради упражнения в языке. Однако минут через двадцать парень появился, прошел к бару, заказал два пива и сел напротив меня.
– Я надеялся тебя увидеть, – сказал он вместо приветствия.
– Я тоже.
– Если он со мной не заговорит, решил я, я сам с ним заговорю.
Я посмотрел ему в глаза и понял, что передо мною самый главный человек в моей жизни. Главнее Чарльза Эвери. Главнее Джулиана Вудбида. Единственный, кого я полюблю и кто ответит мне взаимностью.
– Извини. Просто я немного застенчив.
– В Амстердаме нельзя стесняться, – сказал он, вторя давешним словам Смута. – Это противозаконно. У нас сажают и за меньшую провинность.
– Тогда я, наверное, не вылезал бы из тюрьмы.
– Как тебя зовут? – спросил парень.
– Сирил Эвери.
– У тебя акцент. Ты ирландец? – Лицо его омрачилось. – В гостях?
– Нет, я здесь живу. Приехал насовсем.
– Работаешь?
– В Доме Анны Франк. Научным сотрудником.
– Понятно, – помешкав, сказал парень.
– А ты чем занимаешься?
– Я врач. Вернее, исследователь. Инфекционные болезни.
– Вроде оспы, полиомиелита и прочего?
– Оспа побеждена. В развитых странах полиомиелит редкость. Но в общем да. Хотя это не совсем моя область.
– А какая твоя?
Ответить он не успел – к нам подсел Смут, ухмылявшийся, точно прилежная сваха, чьи труды увенчались успехом.
– Ну что, познакомились? Я знал, что так оно и будет.
– Джек вечно ругает Ирландию, – сказал Бастиан. – Он прав? Я там не бывал.
– Все не так плохо. – Я изготовился к защите отечества. – Просто он давно не навещал родину.
– Никакая она не родина, – возразил Смут. – Сам-то сколько там не был?
– Давно? – спросил меня Бастиан.
– Семь лет.
– Таким, как мы, там не место, – сказал Смут.
– Кому это? – посмотрел на него Бастиан. – Барменам, музейным работникам и врачам?
Вместо ответа Смут приподнял повязку, показав уродливый шрам над пустой глазницей:
– Вот что с нами там творят. И еще это. – Он трижды грохнул палкой об пол. Люди за соседними столиками обернулись. – Тридцать пять лет хожу на трех ногах. Сволочная Ирландия.
Я глубоко вздохнул. Мне не хотелось слушать желчные излияния, я сверлил его взглядом, надеясь, что он поймет намек и уйдет. Но Бастиан внимательно разглядывал Смута.
– Кто это сделал, дружище? – тихо спросил он.
– Один старый боров из Баллинколлига. – Лицо Смута омрачилось воспоминанием. – Он озверел, узнав, что сын его живет со мной. Приехал в Дублин, караулил у дома, потом ворвался в нашу квартиру и вышиб парню мозги, а следом взялся за меня. Я бы истек кровью, не окажись там один человек.
Бастиан покачал головой.
– И что с ним стало? – спросил он гадливо. – Его посадили?
– Нет. – Смут был как натянутая струна, и я понял, что с годами боль его ничуть не утихла. – Присяжные его оправдали, удивляться тут нечему. Двенадцать ирландских ублюдков заявили, что парень был психически ненормальный и отец поступил с ним правильно. И со мной тоже. Вот, посмотрите, чего меня лишили. – Он кивнул на фотографию на стене, которую прежде я не замечал: улыбчивый юноша, рядом с ним совсем молодой Джек, сердито смотревший в объектив, а справа от них девушка, наполовину срезанная рамкой. – Шон Макинтайр. Мой возлюбленный. И его убили. Мы сфотографировались, а через два месяца Шон был в могиле.
Мне хотелось, чтобы он вернулся за стойку. К счастью, в бар вошли двое туристов, Смут на них оглянулся и вздохнул:
– Надо работать.
Опираясь на палку, он захромал прочь.
– Ты голодный? – Я хотел поскорее убраться из бара, пока не вернулся Смут. – Может, вместе поужинаем?
– Конечно. – Бастиан усмехнулся, словно иного ответа и быть не могло. – Или ты думаешь, я пришел сюда ради одноглазого Джека?
Игнац
В студеный субботний вечер незадолго до Рождества мы нашли его на пороге нашего дома на Веесперплейн.
Бастиан переехал ко мне два месяца назад, и теперь я, наслаждаясь нашим совместным обитанием, удивлялся, почему раньше меня беспокоило, что о нас подумают. Я покинул Дублин семь лет назад и с тех пор ни разу не был на родине, не имел никаких связей с прошлым. Я понятия не имел, что сталось с моими знакомыми, живы ли они вообще. А они ничего не знали обо мне. Мысль, что я никогда не вернусь в Ирландию, печалила, ибо я, хоть очень полюбил Амстердам, все равно считал ее домом, и порой так хотелось прогуляться по Графтон-стрит, где перед универмагом Швицера певцы исполняют рождественские гимны, или зябким воскресным утром пройтись по причалу Дун-Лэаре, а затем отобедать в местном пабе.
117 
