На улице Рокин

В баре на улице Рокин я смотрел в окно, поджидая свою приятельницу Даник. Она-то и взяла меня на работу, но год назад ушла из Дома Анны Франк и перебралась в Соединенные Штаты, где теперь служила в вашингтонском Мемориальном музее Холокоста, а сейчас на неделю-другую приехала в Амстердам на свадьбу кого-то из родственников. Я не взял чего-нибудь почитать и потому в окно разглядывал бар на противоположной стороне улицы. В той мрачной берлоге ошивались продажные парни, за недопитыми бутылками пива сидели одинокие зрелые мужчины, спрятавшие обручальные кольца в карман, там процветали легкий сговор и одноразовый съем. В первые свои дни в Амстердаме я, утопая в бездонном отчаянии изгнанника, раз-другой туда наведался, дабы забыться в незамысловатой случке. Сейчас, разглядывая заведение лишь из праздного любопытства, я увидел, как из его дверей вышли двое мужчин, один из которых показался знакомым. Это был тот самый здоровяк, избивший парнишку. Я узнал его по мощному торсу, пальто с меховым воротником и нелепой охотничьей шляпе. Он закурил сигарету, его спутник – лет за сорок, землистое лицо, майка с эмблемой «Манчестер юнайтед» – спрятал бумажник в задний брючный карман. Тут дверь снова отворилась, и я ничуть не удивился, увидев знакомого мальчишку, волосы которого были выкрашены в какой-то неестественный светло-бурый цвет. Здоровяк отечески похлопал парня по плечу, поручкался с футбольным болельщиком и подозвал такси; парень с клиентом забрались на заднее сиденье и отбыли. Здоровяк осмотрел улицу, на секунду взгляды наши встретились. Я отвернулся от его холодных злобных глаз и, слава богу, увидел свою приятельницу, которая, улыбаясь, шла к моему столику.

Гнев изгнанника

Постигая Амстердам, я стал завсегдатаем районов, где располагались выставочные галереи, антикварные магазины, книжные лавки и уличные художники. Я посещал концерты, ходил в театры и целые дни проводил в Рейксмузеуме, изучая экспозицию за экспозицией и пытаясь расширить свои горизонты. Профан в истории искусства, я не всегда понимал, что за произведение передо мной, и не умел поместить его в тот или иной контекст, но постепенно интерес к творчеству пересилил чувство одиночества.

Наверное, я находил свою работу столь увлекательной потому, что в доме-музее хранилась память о судьбах разных людей и рассказ одного человека – сочетание, производившее непредсказуемое воздействие на всех посетителей. В Дублине моя жизнь была не особо насыщена культурой, хоть я и вырос в доме писательницы. Зная, что книги стали ее жизненной основой, теперь я поражался, почему Мод даже не пыталась привить мне интерес к литературе. На Дартмут-сквер книг была уйма, но моя приемная мать ни разу не подвела меня к книжным полкам, не показала роман или сборник рассказов, вдохновивший ее на собственные сочинения, не сунула мне какую-нибудь книгу, наказав непременно прочесть, чтобы потом вместе обсудить. Позже, когда я перешагнул на третий десяток и отличительными чертами моей жизни стали глубинное одиночество и угнетающая фальшь, я умышленно игнорировал все, что могло напомнить о непростых годах моего детства.

Городской уголок между каналом Херенграхт и Амстелом был моим любимым, и я, возвращаясь с работы, частенько ужинал в баре «У Макинтайра». В годы моего скитания по Европе я старательно избегал ирландских баров, но в этом заведении была некая привлекательная смесь ирландского и голландского: убранство напоминало о родине, а еда и общий дух происходили совершенно из иной культуры.

  114