33 
Глубоко вдохнув бодрящего ночного воздуха, Оливия посмотрела на небо, усеянное мириадами звезд. Здесь царили тишина и покой, и остро ощущалась успокаивающая душу связь с неким высшим началом. Возможно, этому способствовали горы, вершины которых были покрыты снегом, или горделиво возвышающиеся сосны, или осины, качающиеся на ветру. И это было прекрасно.
Она уже почти дошла до ворот, когда до нее донеслись мужские голоса.
— Я хочу попросить тебя кое о чем, — услышала Оливия голос Уатта.
— О чем угодно, — ответил Лукас.
— Мы с Мим хотим, чтобы ты принял мое завещание. Если что-нибудь случится со мной или с ней, ранчо должно стать твоим.
Лукас молчал.
— Мы хотим, — продолжал Уатт, — чтобы ты сделал из него приют для детей, которым негде жить, а может, если у вас возникнет такое желание, ранчо станет и вашим домом.
— Я не могу принять этот щедрый дар, Уатт.
— Не отвечай сразу «нет». Подумай.
Почему Лукас отказал Уатту? — размышляла Оливия. Потому, что не хочет ответственности? Или потому, что не хочет привязываться ни к одному месту, даже к этому? Но он любит этот дом! Или ему просто нравится приезжать сюда, когда вздумается? На его условиях.
Но если так, если он не хочет быть ничем связанным, как она может на него рассчитывать?
Она сделала шаг назад, снег под ее ботинками захрустел, и Лукас, подойдя к воротам, заметил ее. Он отодвинул задвижку.
— Мне было любопытно, что происходит с Песней Ночи.
Его голубые глаза испытующе смотрели на нее.
— Она ведет себя беспокойно и подпускает только Уатта. Но мы можем посмотреть, только тихо. — И Лукас пропустил Оливию в конюшню.
В дальнем углу Песня Ночи беспокойно металась из стороны в сторону. Уатт и Лукас удалили перегородку, и у кобылы было двойное стойло. Лукас уложил тюки прессованного сена так, чтобы Оливия могла сесть и наблюдать за ней на расстоянии. Наклонившись к Оливииы, он прошептал, что они с Уаттом будут в помещении для фуража.
Время шло. Песня Ночи становилась все беспокойнее, часто взбрыкивала. Оливия не отрывала глаз от лошади, обхватив себя руками, хотя одежда ее отсырела.
Вскоре вернулся Лукас.
— Замерзла? — Он говорил приглушенным голосом.
— Немного.
— Хочешь вернуться в дом? Она покачала головой.
— Надо согреть тебя немного, а то простынешь еще до того, как все закончится.
Не поняв, что он имеет в виду, она пошла за ним в свободное стойло, где лежало свежее сено. Он вышел и через некоторое время вернулся с попонами, постелил их одну на другую и так же тихо сказал:
— Можем, поспать немного, согреваясь теплом наших тел. — В выражении лица Лукаса было что-то, что заставило ее подчиниться. Они не оставались наедине с того момента, как он вчера покинул ее комнату.
Оливия примостилась рядом с ним, он обнял ее за плечи и крепко прижал к себе. Теперь ей уже не нужно было одеяла, тем не менее он накрыл их попоной.
— Прости меня за то, что я сказал тебе вчера.
Кажется, извинения даются ему с трудом.
— Ты понимаешь, за что просишь прощения? — спросила она мягко.
Возникла небольшая пауза.
— Да. Я не привык к тому, что мне задают вопросы о моей личной жизни.
— Мим и Уатт тоже не задают тебе таких вопросов?
— Они ждут, и в конце концов я сам все рассказываю.
— Я тоже должна ждать?
Он вздохнул, и она поняла, что загнала его в угол. Но они должны расставить все точки над «i» сейчас.
— Ты не хотел даже рассказывать мне о ранчо, а все эти выходные словно бы ждал, что я сбегу отсюда, поджав хвост. И я хочу знать, почему.
Он смотрел прямо перед собой, сжав челюсти, и, чтобы прорваться сквозь невидимые преграды, она нежно взяла его за руку:
— Лукас?
Мышцы у нее под рукой напряглись. Наконец он произнес:
— Мы с Селестой встречались несколько месяцев. У нее был свой бутик, и она часто работала по выходным, поэтому, когда я улетал сюда, она не возражала.
— Она знала, что ты вырос на ранчо?
— Я сказал ей это перед тем, как привезти сюда. Помолчав, он продолжил:
— Выяснилось, что Селесту интересовал лишь мой имидж — удачливый адвокат, который летает на собственном самолете, водит ее в дорогие рестораны и на престижные вечеринки. Она красива, образованна, из прекрасной семьи, но я не понимал, пока не привез ее сюда, что она — сноб… всего лишь сноб. Эта женщина не любит детей.
— Ты собирался жениться на ней? — спросила Оливия, в ее горле стоял ком.
33 
