Особенно,... 
95 
— Нет, спасибо.
Он встал.
— Лэрдис здесь не появится. Во всяком случае в ближайшее время, — женщина сказала это в спину.
— Зачем мне это знать?
— Чтобы не возвращаться.
Брокк не собирался? Или все-таки…
— И пожалуйста, — женщина следовала за ним тенью. — Не совершайте глупостей. Если она решила с вами расстаться, то решения не изменит. Поверьте.
Вина в бокале не осталось.
И память, истощившись, отпустила Брокка. Горько-сладкий вечер с мыслями, которых не должно бы быть. Он поднялся за бутылкой.
Пить?
Исключительно ради послевкусия, земляника и лето.
Лето и земляника.
Девочка его желтоглазая, то ли награда, то ли наказание. И что с ней делать? Остаться друзьями? И тогда у Брокка будет шанс, что его не вычеркнут из жизни, когда отпадет в нем нужда.
Да, сейчас он нужен. И будет нужен еще год… или два… а дальше что?
Вино в бутылке сменило вкус, быть может, ему не хватило малости — ее тепла. Она так забавно держала бокал в лодочке ладоней, грела, нюхала и не решалась попробовать. И смотрела на Брокка с надеждой. И еще немного, вначале, со страхом. Но страх ушел.
А надежда осталась.
Вот только Брокк вряд ли способен ее оправдать.
Или права Дита, и он просто-напросто боится? Это тоже, конечно. Самому себе не стоит лгать, но столь ли силен его страх, чтобы отказаться от попытки…
— Шансов нет, — сказал Брокк, пытаясь зацепиться за звук собственного голоса. И рассмеялся, до того неуверенно прозвучало.
А ведь и вправду нет.
Раздражение и обида были столь сильны, что стальные пальцы сжались, и стекло захрустело, брызнуло осколками, выплеснуло виноградную кровь.
— Проклятье! — Брокк вскочил.
Не о том думать надо.
О взрывах. О бомбах и бомбистах. О Кейрене из рода Мягкого Олова, которому вздумалось пропасть в самый неподходящий момент.
Жив ли?
Два часа, чтобы отправить оптограмму и получить ответ, однозначный, позволивший выдохнуть с немалым облегчением. Пусть Кейрен и чужак, но… в чем-то он Брокку симпатичен.
И хорошо, что жив… а где?
Нюхачи найдут, когда развеется эхо взрыва. И остается надеяться, что Кейрен дотянет до этого времени. И следователь отводил взгляд, скрывая чувства.
Сожаление?
Он ведь коллега, но… нет, не сожаление, скорее скуку. И злость на мальчишку, который, несомненно, сам во всем виноват. И эти подсмотренные чувства человек поспешно спрятал. А Брокк вновь заговорил о взрыве. Филипп слушал внимательно и, не удержавшись, все-таки закурил. Он сидел на шатком табурете, раскачивался — это движение раздражало донельзя — и выпускал колечки дыма. Дым поднимался к потолку дощатой сторожки и просачивался сквозь щели.
А человек вздыхал и вздрагивал, когда на плащ его падала очередная капля.
В углу же, на газовой горелке, кипел старый чайник. И человек то и дело предлагал чай, а Брокк отказывался, ему пора было уходить, но он не в силах был подобрать уважительного предлога, уйти же просто так казалось невозможным. И следователь, докурив трубку, спрятал ее в рукаве и все-таки заварил чай в мятых жестяных кружках.
— Крали этой наверняка нет в живых, — сказал Филипп, достав из древнего комода со скрипучими дверцами жестянку. — Расходный материал.
Он показывал Брокку портрет, нарисованный полицейским художником и уже отправленный на копир. К вечеру листовки заполонят город, но следователь прав: найти девицу вряд ли получится.
— Я тут работал когда-то… года четыре, как перевелся, — следователь склонился над кружкой и, достав из-под полы флягу, плеснул в чай рома. — Хотите?
— Благодарю, но воздержусь.
Не то, чтобы Брокк не замерз, но уж больно сомнительного качества был предложенный напиток. Филипп не обиделся, сделав внушительный глоток из горлышка, он крякнул и, выдохнув, занюхал рукавом.
— Здесь своих сдавать не принято, — Филипп не спешил убирать флягу, он держал ее, то встряхивал, то подносил к массивному носу, который успел налиться краснотой. — Перо в бок — это да… или камнем по голове… иногда и горло перервать могут. Или вот просто порезать…
Он со вздохом завернул крышку и спрятал флягу в карман, прикрыв его ладонью, словно опасаясь, что Брокк покуситься на этакое сокровище.
— А вот к ищейкам идти, уж извините, западло. Стукачей свои же порешат, — задумчиво произнес Филипп, поглаживая карман. Его запах, немытого тела, табака и перегара, стал сильнее, он смешался с вонью мокрого дерева, каучука и отсыревшего чайного листа, и Брокк с трудом сдерживался от того, чтобы не чихнуть. — И жилые дома трогать… такое не простят.
95 
