78 
— Мэтр Обер всего лишь самодовольный осел, который довершит то, что не сумели сделать палачи Ла Тремуйля, — отозвался меховщик. — После арабов в искусстве медицины стоят иудеи, последователи салернской школы. В Салерно, как вы знаете, работал знаменитый Тротула.
Пока Жак говорил, Моше бен Иегуда, слегка пожав плечами, подошел к постели больного и, сощурив глаза, принялся изучать его.
— Он без сознания, — прошептала Катрин, — иногда открывает глаза, но ничего не видит. Бормочет что-то непонятное и…
— Я знаю, — прервал ее врач, — мэтр Кер уже все объяснил мне. Отойдите в сторону… Я должен его осмотреть.
Катрин нехотя подчинилась. Ее пугал этот высокий черный человек, склонившийся над Арно, и приход его казался ей дурным предзнаменованием. Он так походил на злого духа! Однако она вынуждена была признать, что врач он весьма искусный: его тонкие длинные пальцы быстро обежали все тело раненого, задержавшись на вздувшихся рубцах от плети, из которых некоторые гноились, а другие кровоточили. Глухим голосом он потребовал воды и вина, что было исполнено мгновенно. Сара и Маго, как и Катрин, смотрели ему в рот, ловя любое его распоряжение.
Он тщательно промыл пальцы в воде, прежде чем положить их на лицо Арно. Катрин видела, как он приподнял веки и долго рассматривал незрячие глаза больного, а затем слегка присвистнул.
— Это… это опасно? — робко спросила она.
— Не знаю, что вам сказать. Несколько раз я сталкивался со случаем слепоты вследствие тюремного заключения. Полагаю, виной тому недоброкачественная, чтобы не сказать отвратительная пища, которой потчуют пленников. Гиппократ называл эту болезнь «кератис».
— Вы хотите сказать, что он так и останется слепым? вмешался Ксантрай, и в голосе его прозвучал такой ужас, что Катрин невольно протянула ему руку, чтобы успокоить.
Рабби Моше покачал головой.
— Этого никто не знает. У одних болезнь проходит, и даже довольно быстро, другие же теряют зрение на всю жизнь. Благодаря милости Всемогущего, я знаю, какими средствами можно помочь излечению.
За разговором он продолжал делать свое дело. Все рань; были тщательно обмыты вином, смазаны мазью из бараньего жира, толченого ладана и скипидарного масла, а затем перевязаны бинтами из тонкого полотна. На глаза больного рабби Моше наложил компрессы из листьев белладонны и пальмового масла, приказав менять их каждый день.
— Давайте ему козье молоко с медом, — сказал он в качестве последнего напутствия. — Белье нужно менять как можно чаще. Если будут сильные боли, дайте ему несколько зерен мака. Я оставлю вам все, что нужно. И молитесь. Молитесь всемогущему Яхве, чтобы Он сжалился над ним и над вами, ибо только Ему подвластны и жизнь и смерть.
— Но вы же будете навещать его каждый день, не так ли? — спросила Катрин, которая проскользнула к изголовью Арно, едва врач закончил перевязку, и взяла его руку в свои.
На лице рабби Моше появилась горькая улыбка, однако он ничего не ответил. Жак Кер с усилием произнес:
— К несчастью, второго визита не будет. Сегодня ночью рабби Моше должен покинуть город… вместе со всеми своими единоверцами! Приказ короля не допускает исключений: на восходе солнца все евреи, под страхом смерти, должны уйти в изгнание. Я и без того задержал рабби Моше, который уже собирался уходить из своего дома!
Эти слова были встречены мертвым молчанием. Катрин медленно встала, глядя попеременно то на врача, то на меховщика.
— Но… за что?
— Не за что, а почему! — язвительно возразил Ксантрай. — Ла Тремуйлю мало золота, которое он уже успел награбить. Он добился издания эдикта, изгоняющего евреев. Они должны уйти, но золото их остается. Им запрещено брать с собой вещи. Завтра сундуки Ла Тремуйля будут ломиться от золотых монет! И полагаю, что когда он истратит их, то набросится еще на кого-нибудь: например, на ломбардцев.
Эта новость, хотя и не затрагивала саму Катрин, оказалась для нее последней каплей. Нервы ее наконец не выдержали. Сотрясаясь от рыданий, она рухнула к подножию кровати, выкрикивая какие-то бессвязные слова. У нее начались судороги, и Сара, бросившись к ней, тщетно пыталась приподнять ее. Уцепившись за ножку кровати, Катрин билась в истерике, со стоном повторяя одно и то же имя.
— Ла Тремуйль! Ла Тремуйль! Я не хочу… не хочу больше слышать о нем! Не хочу! Никогда… чтобы больше никогда! Он всех нас истребит, одного за другим! Остановите его! Сделайте хоть что-нибудь, только остановите его! Видите, как он делает нам гримасы из темноты… Остановите же его!
78 
