94 
До того как они сели на корабль, он попытался расспросить о Санси даму Герсанду, потому что он больше никого из окружения королевы не знал, но целительница ничего не могла – или не захотела – ему рассказать. Она сказала только:
– Кажется, в прошлом году ходили слухи о ее замужестве, но насколько они правдивы, я не знаю.
– Замужестве? Но ведь она так молода!
– А я считаю, что это совершенно естественно. Ей должно было исполниться уже пятнадцать лет, замуж она выходила бы в шестнадцать – самый подходящий возраст для брака. Но я выражу вам свое удивление: я никогда бы не подумала, что брак Санси может вас заинтересовать.
Герсанда смотрела на него искоса, с насмешливой улыбкой, которая очень обидела Рено.
– Отвечу вам вашими же словами: я считаю, что это совершенно естественно. Она удостаивала меня своей дружбой, и забыть ее было бы с моей стороны неблагодарностью.
Рено сам не понимал, почему этот разговор вспомнился ему при виде Эльвиры, которую он совсем не знал, но которая кого-то ему напоминала… А вот кого – он никак не мог понять и про себя сердился, так как гордился своей хорошей памятью и вдобавок знал, что не забывает лица, увиденные хоть раз.
В последующие дни он больше не встречал Эльвиры. Король, недовольный исполнением любовных песен во время крестового похода, сказал об этом Маргарите, и, разумеется, она к нему прислушалась. Да и тяготы плавания, теснота и неудобства подвигали скорее к молитвам, чем к сладкоголосому пению. Впрочем, плавание омрачила только одна-единственная буря, потопившая один корабль, в остальном оно протекало мирно. Погода стояла ясная, Средиземное море напоминало шелк и лишь слегка мурлыкало, словно кошка, которая просит ласки. Рено большую часть времени проводил на носу, где, опершись о деревянную решетку, наблюдал, как разрезает их корабль с округлыми боками ярко-синюю зыбь, по-детски радуясь каждому всплеску радужных брызг и клочку белой пены. В несказанной красе моря, которое он видел куда менее милосердным, когда плыл из Рима, Рено виделось обещание их побед на Святой земле и рая в загробной жизни.
Дни сменяли друг друга, и юноша все с большим нетерпением ждал прибытия на остров Кипр и надеялся быть первым, кто заметит его в подернутой дымкой дали.
О Кипре он знал только то, что прочитал в рукописи Тибо: земля эта необыкновенно красива; его бабушка, прекрасная Изабелла Иерусалимская, чей портрет ему удалось сберечь во всех своих мытарствах, принесла туда свою корону, выйдя в четвертый раз замуж за Амори де Лузиньяна; его мать, Мелизанда, родилась на Кипре, и находится этот остров совсем недалеко от Сирии, куда с таким нетерпением стремился Рено.
Но не Рено первым увидел Кипр. Случилось это ночью с 17 на 18 сентября, и заметил его дозорный, наблюдая за морем из гнезда на мачте, о чем и оповестил всех радостным криком. Все мигом кинулись на нос, рискуя нарушить равновесие корабля. Порт, к которому приближался корабль, именовался Лимасол, и располагался он в южной части острова. Но, кроме огня на башне, который трепетал в ночном небе, и туманных очертаний крепости, ничего различить было невозможно. Но если глаза ничего не видели, то нос ощущал запахи рая. Ночной ветерок доносил ароматы острова, который древние посвятили богине любви Афродите и который, по их представлению, отличался обилием чудесных запахов. Пахло то миртом, то нардом, то корицей, миррой, ладаном, лавандой… Пряные запахи достигали корабля и заглушали запах моря и неизбежное зловоние кораблей, перегруженных людьми и животными.
Из-за горизонта появилось солнце, и в его лучах стал виден белый город, окруженный эвкалиптовой рощей и виноградниками, синел порт, а вдали – горы, поросшие кедрами и кипарисами. Лимасол лежал, как на ладони, с крепостными стенами, маяком, лесом разноцветных мачт и изящной церковью Святого Георгия, в которой когда-то Ричард Львиное Сердце обвенчался с Беренгардой Наваррской. Выше города красовался могучий замок. А чуть в стороне виднелись другие горы, обязанные своим появлением предусмотрительности французского короля: там громоздились пирамиды бочек и горы зерна. Горы зерна зазеленели из-за дождей, но зелень эта надежно сохраняла все то, что находилось под ее покровом.
Правитель города встретил короля Франции и сопровождающих его знатных сеньоров с подобающими почестями и церемониями и проводил их в замок, куда в самом скором времени приехал и Генрих I, извещенный о прибытии долгожданных гостей почтовыми голубями: он желал лично отвезти дорогого брата из Франции в Никосию, столицу Кипра. Кроме Людовика с братьями роскошные корабли привезли Гуго IV, графа Фландрии, Гильома де Дампьера, Гуго V, графа де Сен-Поль, Рауля де Куси и еще одного безнадежно отчаявшегося, Гуго де Лузиньяна, графа Марш, недавно овдовевшего: он потерял женщину, которую любил всю свою жизнь и которую продолжал любить. Этой женщиной была Изабелла Ангулемская, ставшая королевой Англии и, потеряв трон, дважды посягавшая на жизнь короля Людовика IX и его матери. Трудно было представить себе человека более скорбного, чем этот немолодой уже рыцарь в черных одеждах. Незаживающую рану нанесла ему не только смерть жены, но и ее пренебрежение: она отвергла его, затворившись в аббатстве Фонтевро подле могилы своего первого мужа Иоанна Безземельного, жалкого государя, но все же коронованного правителя Англии, тем самым как бы вернув себе утерянную корону… Подобно Раулю де Куси, Лузиньян со своими рыцарями держался особняком, не замечая никого вокруг себя, отгороженный от всех отчаянием, которое отпечаталось на его изможденном лице и в лихорадочно горящих глазах. Всем в его дружине было известно, что, надев на себя плащ с крестом, он ищет только смерти и ничего, кроме этого… Короли Кипра приходились ему родней, но ему и дела не было до встречи. Он стремился дальше, в Сирию.
94 
