41 
Он делал мучительные усилия, чтобы получить приглашение на ужин за свою любезность, но должен был удовольствоваться грациозной благодарностью:
– Я вам так благодарна, дон Игнасио! Ваша любезность мне очень помогла. Видите ли, я еду в Лушон лечиться, и эта дорога меня ужасно утомила. Я уж и не знаю, что бы я делала без вас.
Идальго склонился в поклоне, покраснев от удовольствия.
– Наша честь не вынесет того, чтобы вы провели здесь беспокойную ночь, герцогиня. Этот
постоялый двор недостоин такой гостьи.
Каэтана возвела глаза к небу, охваченная внезапной набожностью.
– Раскаяние спасительно, если хочешь получить выздоровление. Желаю вам спокойной ночи, дон Игнасио.
Офицер поклонился и пошел к двери, надеясь от всего сердца, и совершенно безосновательно, что его позовут снова. Впрочем, это и произошло, но совершенно не так, как он этого ожидал:
– Дон Игнасио!
– Ваша светлость!
– Не служит ли в вашем полку француз? Гасконец, как мне сказали. Некто барон де Баз?
– Так точно. Но…
– Мой супруг многократно с ним встречался.
Говорят, что он хорошо знает эти дикие Пиренеи, куда я отправляюсь на воды. Поскольку случай привел меня сюда, не угодно ли вам сообщить ему, что я бы хотела переговорить с ним.
Такая просьба явно была не по вкусу дону Игнасио.
– Такая честь! Для этого мелкого дворянина…
Тон Каэтаны стал угрожающе-ласковым:
– Мои друзья никогда не оспаривают моих желаний, дон Игнасио. Обычно они думают, как их поскорее исполнить.
Дон Игнасио вышел, полностью укрощенный.
– Ты именно этого хотел? – прошептала Каэтана, когда дверь захлопнулась.
– Вы самая удивительная женщина в мире, – заявил Жиль, решительно и торопливо высвобождаясь из одеяний дуэньи. Он ни за что не хотел, чтобы друг увидел его в таком наряде во второй раз.
Через несколько мгновений Жан де Баз, затянутый в форму канареечного цвета, в лихо заломленной шляпе, появился на пороге, приветствуя герцогиню д'Альба поклоном, который был достоин самой королевы. Но его черные живые глаза сразу же после того, как они отдали дань естественного восхищения этой прекрасной женщине, что свойственно всем французам, достойным этого имени, принялись украдкой исследовать все уголки комнаты, и особенно занавеси постели, пока Каэтана, прервав его поиски, не заявила ему:
– Здесь тот, кто хочет видеть вас, барон. Вы можете говорить, совершенно ничего не опасаясь.
Новый, на этот раз более глубокий, поклон.
Жиль вышел из своего укрытия. Гасконец расхохотался.
– Так это все-таки был ты. Дьявол меня побери, я уже начал сомневаться, в своем ли я уме.
Как, я же выпил сегодня лишь пару стаканов паршивого вина, не могло же мне это причудиться.
– Можешь удостовериться. Но смеяться не над чем. Не будь этого одеяния и защиты герцогини, сейчас я бы жил в самой глубокой камере инквизиции в ожидании того, что буду зажарен на Плаца Майор.
Баз изменился в лице.
– Инквизиция? Что ты ей сделал?
– Ей ничего. Совсем ничего.
Жиль кратко поведал другу о том, что с ним произошло в Аранхуэсе и в Мадриде, а затем вынул из пояса перстень Марии-Луизы.
– Держи. Вот все, что я могу добавить к моему испанскому состоянию. Мое положение не дало возможности получить мне свое полковое жалованье. Ты передашь его Кабаррусу.
С ловкостью профессионала Баз выставил камень на свет, засунул перстень в карман, широко улыбнулся:
– Я не знаю, во что его превратить. Дела идут хорошо. Через банки Сан-Карлоса и через Кабарруса мы сделали несколько выгодных сделок, затем зафрахтовали несколько судов к Золотому Берегу.
– К Золотому Берегу? А что везти?
– Ну, разное, кофе, какао.
– Ты уверен в этом?
– Вот и ты играешь в инквизицию. Не понимаю вопроса, а больше всего не понимаю тон вопроса.
– Извини. Но я с ужасом узнал бы, что мы пытаемся сколотить состояние перевозкой того, что стыдливо называют «черным деревом». Я видел рабов в Америке. Допускаю, что с некоторыми обращаются довольно хорошо, но тем не менее это отверженные. Они ведь тоже имеют душу, как ты, как я.
Баз небрежно пожал плечами.
– Бывают такие моменты, когда я ловлю себя на мысли, что в глубине души ты жалеешь, что ушел от пасторства. Какой епископ вышел бы из тебя! Успокойся, до сих пор речь шла лишь о перевозках продуктов. Поверь мне. Конечно, жаль, что ты уезжаешь. Но можешь быть уверен, что дела будут идти так же хорошо. Да кстати, этот перстень – это все, что у тебя есть, если я правильно тебя понял. А на что же ты будешь жить, пока снова не поступишь в драгуны и не начнешь получать жалованье?
41 
