Особенно,... 
151 
Новость быстро распространилась по всему дворцу. Прибыв к дверям своих апартаментов, кардинал встретил там ожидающего его заплаканного слугу, опустившегося при его появлении на колени. Роган склонился к нему, чтобы поднять его с колен. При этом бумага незаметно перешла в руки слуги:
– Это для аббата Жоржа. Быстрее!
Встав, слуга быстро исчез, никто не подумал, чтобы его задержать, а кардинал прошел к себе, чтобы переодеться в платье, более подходящее к его теперешнему положению пленника. Проходя в свою комнату, он сделал знак шевалье проследовать за ним. Виллеруа занят был собиранием бумаг в рабочем кабинете кардинала.
– Пройдите за мной! – сказал он с некоторой высокомерностью. – Я ваш пленник, и вам полагается следить за мной.
– Сопроводите господина кардинала! – приказал услышавший эти слова капитан. – До тех пор, пока вы не передадите его в руки господина д'Агу, вы не должны отлучаться от него.
Жиль прошел за священнослужителем в его комнату. Едва дверь закрылась за ним, тот повернулся к лейтенанту:
– Вы бретонец, а я Роган, господин де Турнемин. Могу я довериться вашей чести?
– Да, ваше высокопреосвященство. Во всем, что не противоречит моему долгу верности королю.
– Конечно. Если бы я достиг тех вершин, которые мне были обещаны, вы бы обрели от меня полную защиту и покровительство. Это было лишь безумным мечтательством, теперь я это хорошо знаю и вынужден от этого отказаться. Тем не менее, не согласитесь ли оказать услугу несчастному государственному преступнику?
– От всего моего сердца! – страстно воскликнул шевалье.
Благородство и величие, с какими этот высокопоставленный уже по своему рождению человек переносил такую катастрофу, обрушившуюся на него, восхищали Жиля.
Тогда кардинал быстро расстегнул свой стихарь, рубашку, достал с шеи маленький мешочек из красного шелка с вышитым золотом гербом его рода. Он вложил его в руку Жиля.
– Там письмо и… портрет. Сожгите письмо, но сохраните портрет. Если однажды я вновь обрету свободу, вы мне его возвратите, это будет моим последним утешением. Если же я умру в тюрьме, то сохраните это как свидетельство моего доверия к вам.
Жиль почтительно поцеловал мешочек, что вызвало слезы на глазах кардинала, бережно положил его в нагрудный карман.
– Я его верну однажды вашему высокопреосвященству! – заверил он его, помогая ему в переодевании в более простую одежду. – Ведь нет никакой причины, чтобы король держал вас в тюрьме до конца ваших дней.
С горькой улыбкой кардинал повернулся к молодому человеку:
– Вы знаете, в чем меня обвиняют, шевалье?
– Я полагаю, что вы не понравились королю или… королеве.
– Если бы это было только так. Меня обвиняют в том, что я украл бриллиантовое колье, то самое колье, которое мне поручила купить для нее королева.
Из уст Жиля сам по себе вырвался протест, он даже не успел подумать:
– Но ведь это не вы его украли. Это сделала госпожа де Ла Мотт.
Кардинал посмотрел на него с искренним недоумением.
– Вы думаете, что говорите? Такая очаровательная женщина, такой совершенный друг…
– Это наихудшая из всех плутовок. Клянусь честью, я отвечаю за каждое слово. Калиостро в этом уверен еще больше, чем я.
Воцарилась тишина.
– Калиостро! – вздохнул Роган. – Почему я его не слушал? Столько раз он пытался меня предостеречь. Он тоже играет какую-то странную роль, но думаю, что он меня любит.
Вошедший в комнату герцог де Виллеруа положил конец этому разговору. Он с удовлетворением увидел, что пленник готов, и поклонился ему.
– С вашего разрешения, монсиньор, отправляемся!
– Куда вы меня везете?
– Сначала к вам в ваш дом, а затем в Бастилию.
Быстро осенив крестным знамением ставшего на колени Жиля, он вышел из дома, чтобы больше никогда в него не возвращаться.
В радостном цветении этого прекрасного дня Успения Жиль смотрел на удаляющийся эскорт, на карету, увозящую главного духовника Франции в государственную тюрьму. Пробил полдень.
Возвратившись к себе, он приказал Понго разжечь огонь в камине и попросил оставить его одного. Он вынул мешочек из красного шелка, открыл его и вынул оттуда маленькое письмо, написанное неловким почерком, уже выцветшими чернилами, бросил его в огонь, не разрешив себе даже бросить взгляд на подпись. Потом вынул маленький портрет, обрамленный в золотую с сапфирами рамочку. Конечно же, это был портрет королевы. Но насмешливая улыбка, которую художник так мастерски изобразил на узенькой полоске слоновой кости, не была улыбкой женщины во цвете лет, обидчивой и мстительной, которую он видел ворвавшейся в кабинет короля.
151 
