Особенно,... 
105 
— Как поживаете, мистер Джон?
— Не имею удовольствия быть с вами знакомым, сэр, — отвечал тот с истинно ангрийской учтивостью.
— Моя фамилия Тауншенд. Возможно, вы помните, что мы вместе были в ложе у сэра Фредерика Фейла в Витропольском театре.
— А, ну да! Тауншенд, тысяча извинений! После пьесы мы пошли в трактир и славно гульнули! Отлично помню тот вечер. Надеюсь, мистер Тауншенд, вы в добром здравии.
— В превосходном, спасибо. Только немного устал стоять. Вы ничего не слышали о том, что там происходит, мистер Джон?
— Ни словечка. В «Стэнклифе» заключают пари на исход дела. Одни говорят, что Гастингс примет королевские условия, другие — что он своих не продаст.
— А вы какого мнения?
— Я сужу по себе. Конечно, он заложит дружков — я бы на его месте поступил так.
— Что ж, человек, предавший один раз, может предать и во второй.
— Да, да. Неловко только первый раз. Потом привыкаешь.
— Говорят, скоро заседанию конец, — включился в разговор еще один джентльмен.
— Вот как, Миджли? Кто вам сказал?
— Паджет. Он только что вышел. В «Стэнклифе» говорят, что арестант отказался давать показания. Все считают, что он не расколется.
— Да, небось вопросы-то не из легких.
— Да. Его крепко прижали.
— И если он не примет условия, то казнь состоится немедленно?
— Да, сегодня до вечера. Его расстреляют на Эдвардстонском общинном лугу. Говорят, в казармы отослан приказ, чтобы солдаты были готовы к трем.
— Значит, он молчит.
— Думаю, да. Из него там всю душу вытрясут, и поделом.
— Паджет говорит, председатель трибунала рвет и мечет.
— Из-за чего?
— Из-за вмешательства каких-то правительственных агентов.
— Что, сэра Уильяма Перси?
— Да.
— А разве Перси хочет спасти Гастингса?
— Нет. Бог его знает. Паджет говорит, этого Перси не разберешь.
— Эй, что это они там делают в первых рядах толпы?
— Не знаю. Кажется, машут руками.
— Думаете, суд встает?
— Не удивлюсь, если так. Заседали часа четыре, не меньше.
— Вот, Маккей выходит на ступени.
— Да, а на окнах поднимают жалюзи.
— Тогда давайте протиснемся ближе.
С этими словами господа Сиднем, Миджли и Тауншенд смело ринулись в толпу и ногами и локтями завоевали себе выгодную позицию у самых дверей суда.
Двери эти как раз открылись, и участники заседания один за другим потянулись наружу. Первым вышел сэр Эдвард Перси, сморкаясь в носовой платок и затем убирая его в карман. Он в два прыжка спустился по ступеням и направился прямиком через улицу в гостиницу «Стэнклиф». От него явно ничего было не добиться. Он не только молчал, но еще и смотрел прямо перед собой, не удостаивая никого взглядом. Следом вышли офицеры, четверо, плечо к плечу, звеня шпорами по мостовой, затем деловитый господин, седовласый, с бледным сосредоточенным лицом. То был мистер Мур; проходя мимо меня, он приподнял шляпу. Все исчезли в дверях гостиницы «Стэнклиф». Затем на лестницу вышли двое полицейских и встали по сторонам от двери. Маккей спустился в толпу и принялся расчищать дорогу. Из двора гостиницы выкатил извозчичий кеб и остановился перед зданием суда.
И тут Миджли тихо проговорил: «Это Гастингс». Я поднял голову. Из-под портика вышел коренастый человек в плотно застегнутом черном сюртуке и низко надвинутой шляпе, практически скрывавшей лицо; лишь один раз он на миг поднял голову и посмотрел в толпу. Взгляд этот стоило видеть. В нем была злобная подозрительность дурного человека, ждущего от других ненависти, и мстительная готовность ненавидеть в ответ. Зубы были стиснуты, брови сведены. Все указывало, что его грызет отвращение к себе. Полисмен сел в кеб, а за ним шагнул Гастингс, потом третий полицейский. Экипаж тронулся. Ни звука не раздалось из толпы при его отъезде — ни улюлюканья, ни криков «ура».
— Он Иуда, голову даю, — сказал я, поворачиваясь к Джону Сиднему. Джон согласно кивнул.
— Сэр Уильям Перси, — произнес кто-то рядом. Из дверей показался худощавый гусар в белых штанах и синем мундире, поправляя шляпу и глядя прямо перед собой с отрешенной собранностью, без улыбки, как обычно, когда думает о чем-то важном и ему недосуг напускать на себя всегдашние ехидство и бесшабашность. Он прошел перед нами легкой, ленивой походкой. Я хорошо видел его лицо, потому что он держит голову очень прямо. Гладкий лоб — единственное, что в нем по-настоящему красиво, — мрачила глубокая складка, которой там обычно не наблюдается. Думаю, Перси исходил ненавистью к кому-то — вероятно, брату или лорду Хартфорду, — однако как же спокоен он был внешне! В следующий миг сэр Уильям пропал с моих глаз во всепоглощающей бездне гостиничного коридора.
105 
