Особенно,... 
108 
Порою в вечерних сумерках мисс Гастингс одиноко расхаживала по своей уютной гостиной и думала о доме, тосковала о доме, пока не начинала рыдать от мысли, что никогда его больше не увидит. Тоска была так сильна, что временами, глядя в просвет занавесок на темное небо за стеклами эркера, она отчетливо видела на горизонте синие очертания вересковых пустошей, в точности как из окна Колн-Мосс. А когда возвращалась явь — дома, фонари, улица, — бедняжку охватывало умоисступление. Иногда какой-нибудь звук в доме казался ей скрипом отцовского стула, придвигаемого к камину; порою она как будто различала лай Гектора и Юноны, собак Генри, а то и его собственные шаги и явственно слышала, как он ставит к стене ружье. Увы, все это ей лишь чудилось. Генри изменился, она изменилась, прошлое утрачено безвозвратно. В такие минуты сердце мисс Гастингс разрывалось от желания увидеть одинокого старика в ангрийской глуши. Однако гордость побороть нелегко. Она не вернется к отцу.
Очень часто, когда сумерки сгущались и ровное алое пламя камина окрашивало обои в более теплые тона, раздумья мисс Гастингс принимали новый оборот. Пылкая девушка грезила о сэре Уильяме Перси. Она не думала больше с ним видеться, краснела при мысли, что когда-то самонадеянно позволила себе вообразить, будто не вполне ему безразлична, и все же вспоминала его голос, слова, облик с тем романтическим чувством, о котором мало кто на земле имеет хотя бы самое отдаленное представление. Все связанное с ним хранилось в ее памяти как сокровище. Она могла отчетливо повторить каждое слово, могла как въяве увидеть его лицо, быстрый орлиный взор, привычные жесты. Упоминание в газете его имени или какого-то связанного с ним эпизода становилось для мисс Гастингс эпохою в жизни; все эти заметки тщательно сберегались и бесконечно перечитывались. В одной из них сообщали, что сэр Уильям включен в список офицеров для планируемой восточной кампании; живое воображение мисс Гастингс получило обильную пищу для фантазий. Она рисовала себе грядущие опасные и славные странствия сэра Уильяма, представляла его в самых разных ситуациях: перед боем, на утомительном переходе, на привале у реки. Вот он спит под луной, и тропические растения колышут над ним широкие листья. Без сомнения, думала мисс Гастингс, молодому гусару сейчас снится его любовь; в сновидении над походной постелью склоняется прекрасное лицо, виденное в столичных салонах и запечатленное в сердце.
- Мысль прервала поневоле
- Чудных грез волшебный сон,
- В чащу дальних джунглей боле
- Взор ее не погружен.
- Скорей прогнать виденье,
- Вернуться к прозе дней,
- Сэр Вильям и в забвенье
- Не может мечтать о ней.
- Зачем влачить бесплодно
- Оковы горьких грез?
- Отныне сердце свободно
- Иссяк источник слез.
- Прочь, прочь, иначе погубит
- Власть неотвязных чар!
- Но блаженна та, кого любит
- Младой ангрийский гусар!
- Высшее счастье земное
- Жребий кому-то дал —
- Встретив, прижать героя
- К сердцу, что он избрал.
- О сладостные признанья,
- Клятвы и пламень уст!
- Горше смерти таить страданье
- Неразделенных чувств.
Так думала мисс Гастингс; такие или почти такие слова ложились на музыку у нее в голове. Однако вслух они не прозвучали. Мисс Гастингс не смела признаться в своем безумии даже самой себе. Она лишь на миг помедлила у открытого фортепьяно, тронула пальцами клавиши и, сыграв ноту-другую печальной мелодии, пропела последние строки последнего куплета:
- Горше смерти таить страданье
- Неразделенных чувств.
Но тут же отдернула руку, захлопнула инструмент и довольно резко высказалась вслух по поводу чистейшего безумия, потом зажгла свечу и, поскольку часы уже пробили одиннадцать, взбежала по лестнице в спальню так быстро, словно за нею гналось привидение.
Глава 4
Как-то погожим вечером мисс Гастингс вышла погулять. Она уже оставила позади шумную Заморну и медленно брела по Гернингтонской дороге. Сбоку тянулась высокая стена помещичьего парка, впереди лежала тихая открытая местность. Время от времени мимо проносились всадник или карета, но в целом вечер и пейзаж были исполнены мирного покоя. Мисс Гастингс, закутанная в шаль, с опущенной вуалью на шляпке, неспешно шла вперед, радуясь случаю побыть в тиши, когда никто не отвлекает разговорами и можно без помех предаваться мечтам. Проезжающие дилижансы поддерживали в ней какое-то странное ожидание: она каждый раз вглядывалась в седоков, не вполне понимая, кого надеется увидеть — быть может, какого-нибудь знакомца из далекого Пендлтона.
108 
