144 
— Ну вот. Приехали.
Виа Гроттаросса. Выходим. Напротив виллы припарковано несколько машин, но я ни одну не узнаю. Балестри звонит в домофон. Кореи. Фамилия тоже незнакомая. Гвидо с любопытством смотрит на меня, похоже, ему весело.
— Гвидо, а ты, часом, не ошибся адресом? Что-то я не вижу тут мотоциклов. Корси, кто это?
— Это вилла, все нормально. Успокойся. По крайней мере, одного человека ты там точно знаешь.
Нам открывают калитку. Мы входим. Вилла очень красивая, окна в разноцветных занавесках выходят во двор. Полупустой бассейн отдыхает в ожидании майских дней, а рядом — теннисный корт с красной землей и натянутой сеткой, которая как бы охраняет ее. Улыбающийся швейцар ждет нас у двери и отступает в сторону, давая пройти.
— Спасибо.
Гвидо с ним здоровается. Похоже, они знакомы.
— Карола здесь?
— Конечно, здесь, заходите.
Он ведет нас по коридору. На стенах великолепной библиотеки — картины с подсветкой, старинные книги, китайские вазы и хрусталь. Все это стоит на полках светлого дерева. Швейцар открывает дверь в гостиную и отходит в сторону. Там много людей. Какая-то девушка бежит нам навстречу.
— Привет!
Она обнимает Гвидо, очень нежно целует его, но не в губы. Наверное, это и есть Карола.
— Тебе все же удалось?
Гвидо с улыбкой поворачивается ко мне, как бы говоря: «Конечно, Карола, разве ты не видишь, кто это?». Карола смотрит на меня. Какое-то удивление проскользнуло по ее лицу. Она смотрит на меня внимательно, как бы оценивая. Чуть закрывает глаза, зажмуривая их, как будто не верит, что я… это я.
— Но он… Это он?
Гвидо улыбается.
— Да, это он.
— Да, я думаю, это действительно я… обычно меня зовут Стэфано. Для друзей — Стэп… но «он» — так меня никогда не звали… Он? Вы мне объясните, в чем дело?
И вдруг через приоткрытую дверь, из гостиной, полной незнакомых людей, сквозь отдаленные и неясные голоса, из-за старинных книг и картин, написанных много лет назад, я слышу смех. Ее смех. Смех той, по которой я так скучал, той, которую я так долго искал, той, которая мне снилась тысячу ночей. Баби. Баби. Баби сидит на диване посреди гостиной, она в центре внимания, она рассказывает что-то и смеется, и все смеются за ней следом. А я, в полном одиночестве, стою и слова вымолвить не могу. Как долго я ждал этой минуты. Сколько раз в Америке, погрузившись в воспоминания, стараясь не думать о болезненных моментах, о разочарованиях, я погружался все глубже и глубже, туда, где находил ту улыбку. И вот она здесь, передо мной. И я должен с кем-то ее делить. Делить то, что было моим, только моим. И вдруг я чувствую, что бегу по лабиринту, состоящему из трепетных мгновений: наша первая встреча, первый поцелуй, первый раз… и немыслимый взрыв моей любви. К тебе. И в этот миг я вспоминаю все, что я не смог тебе сказать, всю красоту моей любви — я так хотел, чтобы ты знала о ней. Как бы я хотел показать тебе ее. Я, простой смертный, допущенный к твоему двору, опустившийся на колени перед самой твоей простой улыбкой, перед величием твоего царства, я хотел бы показать тебе мое. На серебряном блюде, вытянув руку в нижайшем поклоне, я хотел бы преподнести тебе мой дар — то, что я испытывал к тебе: безграничную любовь. Вот, моя госпожа, видишь, все это — твое. Только твое. Оно простирается дальше морей, дальше горизонта. И еще дальше, Баби, — выше звезд, выше неба, и еще дальше — дальше луны и всего невидимого. Вот что такое моя любовь к тебе. И это не все. Потому что это только то, что мне дано знать. Моя любовь к тебе больше, чем то, что мы можем увидеть, больше, чем дано нам познать. Вот это, и еще многое другое, я хотел бы тебе тогда сказать. Но не смог. Я не смог сказать тебе ничего, что бы ты хотела услышать. А сейчас? Что бы я мог сказать сейчас девушке, что сидит на диване? Кому я могу показать чудеса этой огромной империи, которая принадлежала ей? Я смотрю на тебя, и тебя больше нет. Куда ты делась? Где та улыбка, что лишала меня всякой уверенности, кроме уверенности в том, что счастье возможно? Я хотел бы незаметно исчезнуть, но уже поздно. Это ты. Баби медленно оборачивается ко мне.
— Стэп! Быть не может… Какой сюрприз…
Она встает и бежит мне навстречу. Крепко сжимает меня в объятиях и нежно целует. В щеку. Потом слегка отклоняется, смотрит мне в глаза и улыбается.
— Как я рада снова тебя видеть… Но что ты тут делаешь?
Это напоминает мне «Смотрите, кто пришел!» — что бы там начали выкрикивать? А, да. «Здесь Баби!» Но она мне ни слова не дает вымолвить. Начинает говорить. Смеется и говорит. Говорит и смеется. Кажется, она обо мне знает все. Знает, где я был, что я делал в Америке, про учебу, про мою работу.
144 
