150 
— Трудно поверить, что этот остров самый богатый из Киклад, не правда ли? — пробормотал Теодорос. — Апельсины и оливки растут в изобилии в глубине острова, но их без особого сожаления оставляют гнить! Мы не хотим работать на турок…
Высадка прошла незаметно, не привлекая ничьего внимания.
Только мяукнул какой-то потревоженный кот и с шипением направился в более спокойное место. Теперь Марианна и Теодорос, мокрые как мыши, в своих плотных одеяниях задыхались от жары. Но их мучения скоро закончились. Сделав несколько шагов по раскаленным камням набережной, они подошли к белому дому, открывшему круглый вход под запыленным виноградом, дому Атанаса, кузена Иоргоса.
Его не оказалось дома. Пришедших гостей встретила только старая женщина, закутанная в черную шаль, чье изрезанное морщинами лицо появилось в чуть прикрытой двери, которую она сразу же хотела захлопнуть у них под носом. Вмешался Иоргос и задыхающейся скороговоркой на местном диалекте попытался убедить ее, но старуха качала головой и стояла на своем. Видимо, она ничего не хотела знать. Тогда Теодорос отстранил Иоргоса и двинулся вперед. Под ударом его руки дверь распахнулась, и старуха отлетела вглубь, запищав, как испуганная мышь.
— Я не знаю, ждали ли нас, — заметила Марианна, — но я не верю, что мы будем желанными гостями!
— А мы сейчас станем ими! — заверил гигант. Пройдя в коридор, он сказал резким и властным голосом всего несколько слов, но эти слова оказали волшебное действие.
С восторженным лицом грешницы, исторгнутой из ада и получившей прощение, старуха вернулась и под изумленным взглядом Марианны упала на колени и с фанатичной истовостью припала к широкой руке Теодороса, который довольно бесцеремонно поднял ее. После чего она пустилась в торопливые объяснения, открыла перед новоприбывшими дверь в низкую и прохладную комнату, сильно пахнущую кислым молоком и анисом, затем исчезла, словно черный вихрь, предварительно поставив на грубый деревянный стол бутылку, стаканы и запотевший кувшин, вызвавший представление о холодной глубине колодца.
— Это мать Атанаса, — сказал Теодорос. — Она пошла за сыном, чтобы он отвел нас к венецианцу.
Точным движением он наполнил один из стаканов водой и подал его Марианне, затем, откинув назад голову, пустил струйку из кувшина прямо себе в глотку.
Иоргос предусмотрительно вернулся к лодке. Даже священный час сиесты не мог отбить охоту у воришек, и он беспокоился о своих кувшинах с вином.
Юный Деметриос ушел вместе с ним. Марианна и ее псевдослуга остались одни: он облокотился о подоконник небольшого, защищенного крестообразной решеткой окна, она сидела на каменной скамейке с набитой сухой травой подушкой, борясь с сонливостью.
Она почти не спала в лодке из-за качки, и настроение у нее было неважное. Может быть, потому, что она чувствовала себя усталой и одинокой, ей пришло в голову, что, как некогда вернувшийся с Троянской войны Улисс, она также будет блуждать от острова к острову среди странных людей и чуждых ее нормальной жизни событий, в которых ей, однако, приходится принимать участие. Этот Восток, наделенный в ее воображении яркими красками любовного путешествия, теперь казался ей суровым и негостеприимным. Снова вернулась тоска по ее саду и розам, которые сейчас должны быть такими прекрасными! Где тихие вечера, напоенные ароматом роз и жимолости?..
Возвращение старухи прервало ее грустные размышления в момент, когда она с горечью констатировала, что даже не имеет больше права потребовать отвезти ее в Афины, чтобы сесть там на идущий во Францию корабль. Кроме неминуемых неприятностей с Наполеоном, если бы она вернулась, не выполнив его миссию, теперь появился этот детина, которого надо тащить за собой и который следил за ней так же внимательно, как хорошая хозяйка за поставленной на огонь кастрюлей с молоком.
Сопровождавший старуху мужчина несколько примирился с ее существованием. Атанас оказался невысоким малым с толстощеким и приятным лицом херувима под седыми буклями, дородным, как сторож нормандского собора. Он принял этого оборванного детину Теодороса, как исчезнувшего двадцать лет назад родного брата, а к Марианне обратился, словно перед ним была сама царица Савская.
— Мой господин, — заявил он, кланяясь так низко, насколько позволяло его брюшко, — ожидает светлейшую княгиню, чтобы она оказала честь его дворцу. Он умоляет простить его за то, что он не смог лично встретить ее из-за его преклонного возраста и ревматизма!
150 
