Особенно,... 
41 
Тот день казался мне резиновым, думалось, что он никогда не закончится. Проходили часы, а на самом деле – минуты. Будто некто специально решил поиздеваться над нами, растягивая мучения и ожидания, словно жевательную резинку, тогда как мне хотелось слепить из нее комок и швырнуть его в мусорное ведро. Наконец нам разрешили увидеть Рауля.
Он лежал на кушетке, укрытый до плеч простыней, такой бледный, словно его кожа никогда не видела солнца. Говорить ему было трудно, он лишь спросил, позвонили ли мы родителям, и попросил меня не переживать. Зашла женщина в медицинской форме, и нас опять попросили подождать в коридоре.
И опять мы ждали, бесконечно долго, – пока Раулю окажут нужную помощь, пока решат все формальности… В какой-то момент я расплакалась, и в это время позвонила мама. Давид не позволил мне ответить на звонок, сказав, что рыданиями я не успокою родителей, а лишь еще больше их напугаю. Забрал у меня мобильный и, отойдя в сторонку, ответил сам. Он разговаривал с моей мамой – ласково, будто с ребенком, с уговаривающими и успокаивающими интонациями. Никогда не слышала, чтобы Давид так говорил. Привыкла слышать от него лишь колкости… Мобильный он вернул с комментариями, что родители купили билеты, но самолет прибывает утром. Сказал, что встретит их. После чего обнял меня и вытер, как маленькой, слезы. Это был единственный раз, когда я почувствовала себя рядом с Давидом слабой девчонкой. Давид, все так же обнимая меня, отвел в буфет, усадил за стол, поставив передо мной чашку с кофе и тарелку с бутербродом. Я отказалась от еды, но Давид заявил, что Раулю сегодня как никогда нужна моя помощь, и если я буду тратить силы на слезы, объявлять голодовку, то вряд ли смогу быть полезной. Признав его правоту, я неожиданно съела все, что он мне принес.
С Раулем разрешили остаться на ночь только одному человеку. И вечером Давид ушел, пообещав, что встретит моих родителей в аэропорту. Рауль, накачанный медикаментами, уснул. Я, убедившись, что он крепко спит, решила ненадолго выйти из палаты, чтобы глотнуть свежего воздуха.
Уже темнело, ужасный день наконец-то закончился, но впереди ожидала не менее тяжелая ночь. И следующий день… И много других, не менее сложных. Я подумала о родителях – они с ума сходят от переживаний, не имея возможности прилететь так быстро, как бы им хотелось. О том, что Раулю еще предстоят операции… Я опять чуть не расплакалась. И тут меня окликнули по имени. Оглянувшись, я с удивлением увидела направляющегося ко мне Давида, я думала, что он уехал. «Где ты был?» – «Тут», – просто ответил он, закуривая. Заметив, как у него дрожат руки, я поняла, что перенервничал он в тот день не меньше моего. Мы вернулись в госпиталь вместе: я – в палату, а Давид – в зал ожидания, где он, оказывается, и находился все это время.
Я просидела с Раулем всю ночь, но думала не столько о нем, сколько о Давиде. Ощущение, что он тоже тут, рядом, и я в любой момент могу позвать его, наполняло меня спокойствием и какой-то странной радостью. Давид заходил раз в час, спрашивал, как мы, и предлагал отдохнуть. Это была странная ночь… Впервые в жизни мы с Давидом разговаривали нормально, как взрослые люди.
Лаура опять прервала рассказ и, вытянув шею, будто прислушиваясь к чему-то, замерла. Я же не уловила никаких звуков.
– Показалось, – вздохнула она. – Подумала, что кто-то спускается сюда.
И вдруг, обведя взглядом каменные стены, спросила совсем не то, что я ожидала:
– Тебе не кажется, что атмосфера в этом погребе… магнетическая? Мне отсюда не хочется уходить. И не потому, что я желаю спрятаться от всех. Что-то есть тут такое… особенное. В воздухе, в эхе, в молчании стен… На уровне ощущений.
– Мне подвал уютным не кажется, напротив, мне тут холодно и страшно, – с улыбкой призналась я.
– Страшно? – удивилась Лаура. – Почему?
Не рассказывать же тебе о моем сне… Я пожала плечами:
– Это опять же, как ты заметила, на уровне ощущений. Тебе тут нравится, мне – нет. Тут… водятся пауки.
– Боишься их?
– Да, – соврала я, чтобы закрыть тему.
– Хочешь уйти?
– Нет, – опять же солгала я. Покинуть это место мне хотелось еще до того, как я в него спустилась. Но если мы уйдем, Лаура больше не вернется к прерванному разговору.
– Ну, если так… – с каким-то обречением вздохнула она. Видимо, ее рассказ подошел как раз к самому откровенному моменту. И она засомневалась, стоит ли говорить все.
41 
