Особенно,... 
46 
Признался, что имею прошлое. Разведен, есть сын. Объявил, что голый секс не люблю, хочу отношений, хочу о ком-то заботиться, в меру скромных возможностей. А что еще можно было сказать? Что я не крутой парень, а мелкий торговец электрическими лампочками? Ее мама жила на пенсию, папа работал плотником, для них я был почти Рокфеллер. Что у меня судимость, пятно в биографии? В те времена меж подмосковными людьми судимость считалась достоинством. Отслужил в армии — мужик. Отсидел — вдвойне мужик, кремень.
В общем, насчет моего криминального прошлого Наташа не слишком переживала.
Я ей нравился, она мне тоже.
Она была стопроцентно «местная» девушка, то есть жила в Электростали, но имела родню — двоюродную и троюродную — в различных окрестных деревнях, а также в соседнем Ногинске.
Надо понимать, что это за два города такие, Электросталь и Ногинск, отстоящие друг от друга на полтора километра, соприкасающиеся огородами. Первый сформировался при Сталине, в индустриальные тридцатые годы вокруг большого металлургического завода, и поскольку завод процветал, то и одноименный город процветал тоже. Современные дома, отличные прямые улицы. Мясо, овощи, кинотеатр. Фонтаны в граните, ледовый дворец: позднесоветский градостроительный шик, belle epoque победившего пролетариата. Тогда как Ногинск изначально был вовсе не Ногинск, а Богородск, имел историю в четыреста с лишним лет и всегда был очень похож на Нижний Новгород — только усохший, съежившийся, без Волги, без кремля и без былой славы всероссийской торговой столицы. Запутанные улочки, двухэтажные дома, где первый — каменный, угрюмый — этаж служил основанием для верхнего, бревенчатого, норовящего покоситься, с пыльными окошками в массивнейших рассохшихся наличниках; меж двойных стекол густо лежали крупные усопшие мухи. Первым моим, тогда еще детским, впечатлением от Ногинска было бросающееся в глаза нежелание пешеходов признавать тротуары: коричневые пыльные люди неторопливо перемещались вдоль домов, относясь к редким автомобилям, как если бы это были гужевые повозки, — и казалось, они тянут руки, чтобы потрогать стальные капоты машин, как трогали бы лошадиные морды.
Странным образом на щербатых четырехсотлетних улицах, мощенных булыгой, моя элегантная блондинка смотрелась очень органично: своя, тутошняя деваха; она даже семечки норовила грызть, пока однажды я не попросил ее выбросить (ехали в машине) газетный кулечек в окошко, к чертовой матери. Вместо семечек пришлось впоследствии покупать ей фисташки, но ничего.
Однако следует признать, что два городка общей численностью в двести тысяч граждан были немного тесноваты моей блондинке, и несколько раз она заговаривала со мной о Москве. Признавалась, что столица ее «манит» и ее туда «тянет». Я отвечал резко и многословно. Говорил о «городе желтого дьявола», о диких нравах, о миллионных толпах и кошмарных пробках, о круглосуточном реве и скрежете, — наконец, о бессмысленной дороговизне. О том, что люди в провинции чище, спокойнее и порядочнее. Много говорил о ненависти к Москве, тщательно умалчивая о любви к ней. Мне не нужна была женщина, рвущаяся в мегаполис, большой город измял бы ее, изменил навсегда, как изменил меня, и когда я сочинял антирекламу столице — я считал, что делаю благое дело. Столица хороша для растиньяков: пламенных карьеристов, махинаторов, разного рода наглецов. А моя блондинка не имела ни наглости, ни крепкой шкуры, — она просто любила сладкую жизнь.
Я не любил — но пришлось привыкать, ага. Субботний вечер, проведенный дома, моя изящная швея считала испорченным. Возможно, она была права. Мгновенно я узнал обо всех злачных местах обоих городов. В ночь с субботы на воскресенье нам гостеприимно открывали двери все рестораны и клубы, все площадки, где наливали коктейли и включали ритмичную музыку. Бывало, начинали еще в пятницу, на следующий день, после краткого отдыха, мчались продолжать.
От недосыпа я похудел и сделался мрачным. Увеселения хороши в меру. Я пытался деликатно возражать. Неоднократно повторял, что не люблю шума, не танцую, предпочитаю пассивный отдых, сон, теплую ванну, подремать с книжечкой — но не был услышан. Девушка желала наслаждаться. После трех или четырех дискуссий я уступил. Не хотелось превращаться в зануду. Девушки терпеть не могут зануд. Будь кем угодно — убийцей, спекулянтом, автоинспектором, — но не будь занудой, это скучно. Кто был Ретт Батлер — ковбой? Летчик? Ничего подобного, мелкий проходимец. А имел тоже любовь женщин, поскольку не был занудой.
46 
