76 
В какое-то мгновение я заметила, что Макс смотрит на меня так внимательно, как будто он меня уже где-то видел, но никак не может припомнить, где именно. Я тоже начала его разглядывать: сморщенная шея, щеки в красных пятнах, неопределенного цвета глаза, припухшие веки. Я не понимала, как этот ребенок мог появиться на свет из меня. Я ожидала прилива материнской любви. Считалось, что связь с ребенком появляется сразу после родов, после чего уже ничто не может разлучить мать и дитя. Но я смотрела на чужого и незнакомого человечка. Спазм в горле показался мне более мучительным, чем то, что мне только что пришлось пережить, и я сразу все поняла. Я просто оказалась не готова. Я могла бы полюбить этого младенца, но мне был необходим этот последний месяц беременности. Мне было в этом отказано, и ничто не могло повернуть время вспять.
— Ты должен это знать, — прошептала я. — Вряд ли из меня получится хорошая мама.
Он прижал кулачок к моему сердцу.
— У тебя есть одно преимущество, — продолжала я. — Я боюсь тебя больше, чем ты меня.
***
В этой больнице роженицам предоставлялась возможность частичного совместного пребывания с новорожденным. Ребенок мог находиться с матерью целый день, а вечером, перед сном, медсестра забирала пластиковую кроватку с новорожденным в детское отделение. Если роженица хотела кормить грудью, малыша приносили ей, когда он просыпался. Норин сказала мне, что это оптимальное решение.
— Ты получаешь возможность отдохнуть, — разъяснила она, — и в то же время не упускаешь эти совершенно особые первые дни.
Мне хотелось сказать ей, что я не буду возражать, даже если Макс будет в детском отделении целый день. Я понятия не имела, как вести себя с новорожденным. Я положила его на край кровати и развернула одеяльце. Меня изумила длина его ног и бледных голубоватых ступней. Когда я попыталась снова его запеленать, у меня ничего не вышло, и Макс мигом распеленался. Я нажала кнопку вызова, вошла Норин, и спустя несколько мгновений я держала в руках тугой сверток. Я решила положить его в кроватку. Я знала, что младенцев не кладут на живот — это травмирует пуповину. На спину их тоже нельзя класть — это грозит синдромом внезапной детской смерти. Поэтому я хотела положить его на бок. Но края кроватки оказались слишком высокими и положить его аккуратно у меня не получилось. В последнее мгновение сверток выскользнул у меня из рук и плюхнулся на мягкий матрасик. Макс тут же поднял крик.
— Прекрати! — потребовала я, но его глаза превратились в щелки, а губы сложились в гневную красную букву «О».
Я беспомощно смотрела, как он извивается у меня на руках. Его туго спеленатые ноги напоминали хвост русалки, которым он размахивал изо всех сил. Боковым зрением я видела, что мимо палаты проходят медсестры, но ни одна из них не пришла мне на помощь.
— Ну пожалуйста, не надо! — взмолилась я.
На мои глаза навернулись слезы. Я вскинула Макса на плечо, где он мгновенно вцепился мне в волосы и затих.
В палату опять вошла Норин.
— Он хочет есть, — сказала она. — Попробуй его покормить.
Я тупо посмотрела на нее, и она помогла мне устроиться на кровати. Затем она положила мне на колени подушку, а на подушку Макса. Она развязала тесемки на плече больничной рубашки и показала, как держать грудь, чтобы Макс смог взять в рот сосок, который показался мне коричневым и совершенно незнакомым.
— Он еще не умеет сосать грудь, — пояснила она, — поэтому тебе придется его научить.
— Ага, — кивнула я, — слепой ведет слепого.
Но десны Макса захлопнулись на моем соске с такой силой, что от боли у меня брызнули слезы из глаз.
— Это, наверное, неправильно, — пробормотала я, вспомнив дам из рекламы молочных смесей. Они смотрели на своих младенцев так умильно, как будто держали в объятиях младенца Иисуса. — Это слишком больно.
— Больно? — переспросила она.
Я кивнула.
— Значит, он все делает правильно. — Она погладила его по щеке, как будто он ей уже нравился. — Пусть потрудится еще немного. Пока он получает молозиво. Молоко появится только через несколько дней. — Она объяснила, что соски постепенно загрубеют и уже не будут так болеть. — Сейчас я принесу тебе мокрые чайные пакетики, — пообещала она, выходя из палаты. — Они снимают боль. После кормления положишь их на соски.
Норин вышла, а я перевела взгляд на туманный мир за исхлестанным дождем окном. Едва сдерживая слезы, я ждала, пока мой сын насытится.
76 
