75 
— Не прикасайся ко мне, — прошептала я.
Николас отскочил, и я взглянула в его глаза. В них светились удивление и обида. Впервые в жизни меня обрадовала боль другого человека.
В комнату ворвалась доктор Тэйер. Полы незавязанного халата летели за ней, словно вздымаемые ураганом.
— Так значит, Пейдж, ты решила, что с тебя хватит?
Она присела передо мной, и я ощутила внутри себя ее пальцы. Они что-то ощупывали, расправляли, растягивали. Я хотела сказать ей, что с удовольствием подождала бы еще. Я не хотела иметь дел с этим ребенком. Я предпочла бы остаться беременной до конца своих дней. И вдруг поняла, что это уже не так. Внезапно мне страстно захотелось избавиться от этой тяжести и разрывающей меня боли.
Николас обхватил одну мою ногу, а Норин другую, и я начала тужиться. Я была уверена, что сейчас разорвусь пополам. Свободной рукой Норин держала у меня между ног зеркало.
— А вот и головка, Пейдж, — ворковала она. — Хочешь ее потрогать?
Она взяла мою руку и потянула ее вниз, но я вырвалась.
— Вытащите это из меня! — заорала я.
Я тужилась, и тужилась, и тужилась. Я знала, что вся кровь, какая только есть в теле, прилила к моему лицу. Она горела у меня в щеках и глазах. Наконец я откинулась на приподнятую часть стола.
— Я не могу, — простонала я. — У меня ничего не получится.
Николас склонился ко мне и что-то прошептал, но я слышала только приглушенные голоса Норин и доктора Тэйер. Что-то насчет реанимационной бригады, о том, что ребенок застрял в родовых путях. И вдруг я вспомнила книгу, которую читала во время своей первой беременности. Легкие… В конце восьмого месяца заканчивается формирование легких плода.
Даже если моему малышу удастся выбраться наружу, он не сможет дышать!
— Еще разок, Пейдж, — попросила доктор Тэйер, и я подулась изо всех сил, вложив в это всю оставшуюся у меня энергию.
Я вдруг отчетливо ощутила нос. Нет, не нос, а крошечный острый носик, прижатый к моей запечатанной плоти. «Вылезай!» — подумала я, а доктор Тэйер улыбнулась.
— Голова уже снаружи, — сообщила она.
Все остальное вышло очень легко: плечи и толстая фиолетовая пуповина. И вот уже у меня между ног заходится в крике длинное тощее существо. Мальчик. Как ни странно, но для меня это стало шоком. Несмотря на все, что мне говорили, я продолжала надеяться, что у меня родится девочка. Я смотрела на ребенка и пыталась понять, как он умещался внутри. Врачи унесли новорожденного, и Николас ушел вместе с ними.
Прошло как минимум полчаса, прежде чем мне позволили дотронуться до сына. Мне сообщили, что у него просто великолепные легкие. Ребенок был худым, но здоровым. У него были характерные для всех новорожденных черты: плоское лицо индейца, черный пушок на голове, темные глаза. Он поджимал похожие на горошины пальцы на ногах и стискивал кулаки. На животе у него было красное родимое пятно, напоминающее стилизованное число двадцать два.
— Наверное, это личная печать его неонатолога, — улыбнулся Николас.
Николас поцеловал меня в лоб, вглядываясь в меня широко открытыми небесно-голубыми глазами. Я уже успела пожалеть обо всем, что тут наговорила.
— Четыре часа, — улыбнулся он. — Ты очень любезна, все сделала вовремя. Я даже успеваю на утренний обход.
— Рада стараться, — прошептала я.
Николас коснулся открытой ладошки младенца, и его пальчики тут же закрылись, как лепестки маргаритки на заходе солнца.
— Четыре часа — это чертовски быстро для первого ребенка, — добавил Николас.
«Это не первый ребенок», — чуть было не вырвалось у меня. Глядя на требовательное личико своего сына, я подумала, что сейчас это, наверное, не имеет значения.
Рядом со мной доктор Тэйер делала записи в медицинской карте.
— Фамилия Прескотт, — уточнила она. — Вы уже выбрали имя?
Я подумала о своей маме, которую звали Мэй О’Тул. Где она сейчас? Знает ли она, что у нее родился внук? Что, если у этого малыша будут ее глаза, ее улыбка, ее горести?
Я посмотрела на Николаса.
— Макс, — ответила я. — Его зовут Макс.
***
Николас уехал в Масс-Дженерал, к своим пациентам, и мы с Максом остались вдвоем. Я неловко держала его на руках, а он кричал и размахивал руками и ногами. Мне казалось, что у меня отбиты все внутренности. Я едва могла пошевелиться. Мне казалось, что в настоящий момент я не самая лучшая нянька для Макса.
Когда я включила телевизор над кроватью, Макс ненадолго затих. Мы вместе слушали, как под рев ветра за стенами больницы репортеры описывают самый настоящий конец света.
75 
