19 
— Вовсе нет, речь не о ней. Хотя, ну да, почему бы нет, и о ней тоже! Девчонке некуда было идти. Ты всю жизнь, впрочем, как и я, прожила в сытости, Лиза. Ты не знаешь, что это такое — когда некуда идти. И я тоже не знаю. А она, эта девочка, уже хлебнула достаточно. А ты вышвырнула ее, как котенка. Это непростительно, в конце концов. Надо быть людьми — когда-то ты сама меня этому учила.
— Дорогой, ты просто не понимаешь, чего на самом деле стоят такие вот шалавы! Да выдавить из таких чистых мальчиков, как ты, слезу и сочувствие, а потом вытрясти как можно больше денег — это же у них профессиональное мастерство! Их этому с детства обучают… в каких-нибудь притонах! Ты молод, ты совсем не знаешь женщин, Алеша. Поверь мне, я лучше понимаю, что тебе нужно…
— Опять!
— Мальчик мой…
— Я давно уже не мальчик. И чем раньше ты это поймешь, тем будет лучше для нас обоих.
Он поднялся из-за стола и покинул комнату. С минуту Лиза смотрела не мигая, на захлопнувшуюся за молодым человеком дверь. А потом, прижав к губам салфетку, глухо зарыдала, согнувшись над тарелкой, на которой так и остался лежать нетронутый салат.
* * *
Они были одни на свете — Лиза и Алеша, брат и сестра Давлетшины, наследники одной из первых в Москве сети туристических бюро. Их родители погибли в автомобильной катастрофе, случившейся на Волоколамском шоссе в самом начале нового, тысяча девятьсот девяностого года. Когда помощник Давлетшина-старшего принес Лизе эту ужасную новость, она как раз оправлялась от первого и последнего любовного разочарования. Месяц назад молодая женщина развелась с мужем и вновь переехала жить в большую родительскую квартиру.
Лиза Давлетшина была старше своего брата Алексея ровно на двадцать один год.
Ей было тридцать два, а Алеше — одиннадцать, и он, поздний ребенок и любимец семьи, носился по комнатам с подаренным на Новый год щенком, даже не подозревая о своем сиротстве. Дрожащими руками Лиза накручивала диск телефонного аппарата, вслушивалась в беспечный смех брата, взвизгивания щенка, топот быстрых ног по паркету — и холодела от мысли, что ей, именно ей, придется сообщить ребенку о первом и, без сомнения, самом глубоком горе в его жизни. «Я сделаю для него все, что смогу. Я заменю ему отца и мать. Он никогда не почувствует себя одиноким!» — поклялась она себе. И в последующие годы сделала все, чтобы сдержать данное слово.
Ей было тридцать два года, и она нашла в себе смелость сказать себе, что ее женское счастье где-то заблудилось: Лиза относилась к тому типу ухоженных женщин, чьей надменной красотой мужчины предпочитают любоваться издали. А кроме того, она знала про себя еще кое-что. И это кое-что заставляло Лизу ласкать младшего брата, годившегося ей в сыновья, с особенным исступлением: врачи сказали женщине, что, несмотря на все старания дорогих клиник, она никогда не сможет иметь детей. Она воспитала брата и даже сумела сохранить семейный бизнес, который полностью перешел теперь под управление Алексея.
Фотографии отца и матери всегда стояли на видном месте в их гостиной. Но в своем детстве, а позже — юности Алеша помнил Лизу, всегда только одну Лизу. Она баловала его так, как только может баловать женщина свое единственное чадо, и в то же время была непреклонно строга, когда вставал вопрос хоть о какой-то самостоятельности мальчика. До самого окончания Алексеем школы, а потом и института, она оставляла за собой право что-то ему запретить. Он был должен говорить ей, куда (точный адрес) и с кем он идет, на сколько и когда вернется. Ни разу в жизни Алексей не пришел домой после двадцати трех ноль-ноль. Каждый день она забирала мальчика домой со школы на своей «Хонде», и ему стоило большого труда убедить сестру не делать этого, когда он поступил в институт… Студента не отпускали на вечерние развлечения в ночные клубы. Если Алексей хотел встречаться с девушкой, старшая сестра требовала привести избранницу домой, чтобы оценить ее. И не было случая, чтобы девушка получила одобрение — находилась тысяча причин, плелись миллионы интриг, и едва наметившийся союз распадался. Лиза до дрожи, до холодного пота боялась остаться одна…
Лиза и сама не сознавала, а Алексей, исполненный жалости и любви к ней, единственному на земле родному человеку, не мог ей этого сказать, что ее материнская привязанность давно уже тяготит молодого человека, а чрезмерная опека становится агрессивной, хуже того — эгоистичной. Она ни разу не упрекнула Алешу в том, что он забрал ее молодость, но молодому человеку полагалось обо всем догадаться самому. И, конечно, он слышал этот молчаливый крик: «Я отдала тебе все, что у меня было, я пожертвовала ради тебя всем, и ты должен ценить это!» И у него хватало души ни разу открыто против нее не восставать.
19 
