Особенно,... 
129 
— Это что? — полюбопытствовала Элис. — Взрывчатка? Какая-то… странная.
— Глюксиликвит. — Я пожал плечами, не сообразив, что в скорлупе это незаметно. — Самая дешевая дрянь на Луне, ее тоннами используют для проходческих работ. Берут брусок сахара, — я смотал бруски по четыре проволокой (специальной, с колючками; внешработники ей пользуются вместо липкой ленты — оказалось проще, чем разрабатывать спецсоставы, сохраняющие клейкость при девяноста по Кельвину), упихав внутрь каждой связки по детонатору, — пропитывают жидким кислородом, и замораживают.
Сложней всего было укрепить взрывчатку на створках шлюза, так чтобы бруски не сползли, покуда я длинными шагами отбегаю под навес. Элис вдавила широкую, под неуклюжие перчатки скорлуп, клавишу радиодетонатора.
Беззвучная вспышка, рассеявшая на миг густые тени, и широко разлетающиеся обломки. В вакууме не бывает по-сензовому красивых взрывов. Даже гореть нечему — глюксиликвит превращается в газ мгновенно, и облако тут же рассеивается. Поэтому шестнадцати брусков взрывчатки едва хватило, чтобы проломить массивную, многослойную плиту.
Не сговариваясь, мы бросились туда из-под навеса, торопливо тащили чемоданы, баллоны, разматывая закутанный в три слоя изоляции многожильный кабель, протискивались между погнутых, разломанных створок, царапая яркую обшивку скорлуп. Я поморщился при мысли, что, даже если нам повезет, мне все же придется оплачивать ремонт шлюза — со своих скудных сбережений и пентовской зарплаты, потому что едва ли мне удастся провести эти расходы по статьям прожиточного минимума. (Это помимо того разорения, что я учинил при встрече с Кирой Деннен). Зато мы попали в Город, не задействуя радиоуправляемые затворы — единственную деталь шлюзовой автоматики, подключенную к глосу. То есть, как бы смешно это ни звучало, незаметно.
Внутренний створ, разумеется, был герметизирован — древнее реле среагировало на упавшее давление в шлюзе. Прислонившись горбом-баллоном к дверям, я сорвал пломбу с распылителя и торопливо принялся заливать мгновенно застывающим фторсиликоном зияющую дыру. Элис подкладывала каркасные плитки под струю, каким-то чудом ухитряясь не приклеиться к громоздящимся друг на друга желтоватым наплывам.
По правилам следовало выждать с полчаса, покуда пластик не застынет окончательно, но нас поджимало время, верней сказать, запасы кислорода. Путь на луноходе от куполов Лаланда занял дольше, чем мы рассчитывали — очередной обвал в Апеннинах засыпал дорогу, и без того проложенную кое-как, да вдобавок заброшенную с появлением баллистического транспорта. Я потыкал перчаткой наспех возведенный барьер — вроде держится — и решительно выдернул чеку из кислородной шашки.
Взвихрился синий пар, на миг тесную каморку заволокло туманом — температура и давление менялись так быстро, что кислород не успевал определиться, какое состояние ему принять: жидкость, газ, твердая пыль? — потом сработал датчик, вспыхнули индикаторы; я шлепнул ладонью по сенсорной панели, и внутренние створы медленно разошлись, открывая дорогу в Город.
Собственно, мы попали всего лишь в раздевалку — где хранились скорлупы, инструменты для вакуумных работ, УКВ-ретрансляторы и прочие принадлежности внешработников. Термометр на стене показывал, что в шлюзе стремительно теплеет; еще немного, и скафандры можно будет снять.
Элис размотала кабель до конца, присоединив к преобразователю — оптоволоконные шнуры на космическом холоде теряют гибкость, трескаются; приходится использовать особо изолированные электрические провода, с ядром из сплавов с пониженной температурой сверхпроводимости — и машинально повернулась ко мне, чтобы что-то спросить. Я приложил палец к тому месту на гладком забрале, где полагалось бы находиться губам, потом жестами показал — пока не снимем шлемы, молчим.
Последние цифры на экранчике термометра сменяли друг друга томительно-медленно, покуда я для надежности заливал силиконом дверные пазы. Мало ли что случится, а тяжелые створки способны перерубить кабель, связывавший нас со спутниковым ретранслятором на поверхности. Я уже не стал дожидаться, пока температура поднимется до стандартной, а отщелкнул шлем, когда индикатор показал «+17».
Зашипели герметики, и мне в ноздри ударил знакомый аромат — вездесущая зелень, множество цветов и металл, который тоже пахнет, как и кожа тысяч человеческих существ, населяющих купола единственного города на Луне. Но к этим, привычным, примешивались другие запахи — неопознаваемые, но явственные, и от них билась в истерике древняя, рептильная часть моего мозга. Я попытался убедить себя, что дело просто в морозе — стоило мне снять шлем, как немедля начали стынуть уши — но не удалось.
129 
