137 
Ложку эту принес когда-то Настасье Егоровне сын (нет его в живых давно, хулиганы зарезали, невесело, но очень спокойно сообщила она), много лет назад. Мальчиком он купался в Чистом с ребятами, стали строить из глины крепость, и нащупал Леня в глине твердое — вынул, показалось сначала — ракушка, но какая-то странная. А отмыл, оказалось, ложка. Была бы простая, выкинул ее обратно в пруд, а тут подумал да и принес домой. И ложечка оказалась серебряная, может, и барская. Так и храню. Все прятала, а теперь мне куда с ней? Для чаю вроде велика, для супа мала! Пользуйтеся в музее своем!
Так и появилась у них в коллекции ложка из Новинок. Сделанная, похоже, во Франции. Сервировочная, черпавшая когда-то корнишоны и оливки.
И снова Сергей Петрович утирал слезы. Отвлекался только на Асин дневник, дело медленно, но продвигалось.
Глава седьмая
В один из таких печальных вечеров в дверь Голубевых постучали. Открыла Анна Тихоновна, позвала его. На пороге стоял Задохин.
— Я поговорить с вами пришел, Сергей Петрович, — отрывисто и гундосо выпалил Иван Валерьевич.
С лица его точно сошел обычный розовый младенческий цвет, Задохин был сер.
Сергей Петрович вежливо повел директора к себе, пригласил сесть на свой черный диванчик и уже присел на стул сам, как вдруг Иван Валерьевич упал перед ним на колени.
— Простите, простите меня!
— Что вы? Что вы делаете? Сейчас же поднимитесь, — недовольно замахал руками Голубев.
Но Задохин не двигался.
— Да что ж это такое? Мы не в драмкружке, Иван Вальерьевич. Поднимайтесь.
— Простите меня, Сергей Петрович, — медленно пунцовея и никак не желая подняться, говорил Задохин.
— Помилуйте, Иван Валерьевич, за что мне прощать вас? Мы вдвоем не могли преподавать один предмет, вы совершенно правы были. И потом, если бы я не ушел из школы, разве нашел бы я столько всего? Я же в архивах сейчас, в библиотеке, мне там счастье! — уговаривал его Голубев, но Задохин не слушал.
— Послушайте, если вы сейчас же не подниметесь, я говорить с вами не буду, — твердо заключил свою речь Голубев.
— Нет, нет Сергей Петрович, я другим перед вами виноват. И этим тоже, можно было подумать и как-то изловчиться с историей, но я — другим, страшным.
Красное лицо Задохина исказилось.
— Вам плохо? Воды принести? — говорил Сергей Петрович, окончательно раздражаясь.
— Нет, не надо воды. Я… я прощенья просить пришел, — снова начал Задохин.
— Да ведь вы попросили уже прощения. Я вас прощаю. И довольно, Иван Валерьевич. Вставайте. Хотите чаю?
— Сергей Петрович, это я музей спалил, — проговорил вдруг Задохин отрывисто и тут же поднялся на ноги.
— Что?
— Я музей спалил, — повторил Задохин сильно дрожащим голосом.
— Вы? — не поверил Сергей Петрович. — Спалили музей? Что опять за безумие!
— Я, — упорствовал Задохин.
— Как же вы? Если это сигареты, мальчишки…
— Я, я спалил, — повторял Задохин. — А потом про мальчишек сам же и придумал и всем начал рассказывать, да только мальчишек в тот вечер во дворе школьном даже и не было. Я спалил.
— Хорошо, — вздохнул Сергей Петрович, — садитесь. Садитесь и рассказывайте.
Задохин тут же упал на диванчик, точно потеряв последние силы.
— Грешен, грешен я перед вами. Лампадка! Лампадка меня погубила. И сквозняк.
— Лампадка? Но она же не зажигалась никогда.
— 3 июня и 6 июля — Владимирская, — проговорил Иван Валерьевич и снова умолк.
— Да говорите же, — устало повторил Сергей Петрович.
— Вы знаете, мы спорили об этом столько. Знаете, что я думаю про иконы в музеях. Не место им там, я и сейчас уверен. Вот и лампадку мы с вами поставили, это я настоял. Глуп, глуп, признаю, что глуп был, Сергей Петрович. И знаю, что глупо это выглядело — лампадка, которую не зажигают никогда. Так ведь я ее и зажигал. Чтоб потеплилась, чтобы огонек хоть недолго. На каждый праздник Владимирской зажигал, приходил в музей вечером, и на несколько минут зажигал, молился, тропарь обязательно читал. В нашей семье с Владимирской многое связано. Мой дед в войну ею спасся… Зажигал тайно, потом тушил, никто и ведать не ведал. В этот раз так же было. Зажег, помолился, как всегда, но что-то душно мне показалось, форточку открыл, пошел в другую комнату, и тут… — Задохин как будто всхлипнул, живо напомнив Сергею Петровичу мальчишку, который винился в кабинете директора. Сергей Петрович засмеялся против воли.
137 
