Особенно,... 
2 
Они выходят во двор. Сын застывает. Видишь, ты меня спрашивал, что такое туман — вот он, еще немного остался, стелется под кустами. «И под скамейками прячется!» — кричит Теплый. Подпрыгивает и вдруг смеется. Он вообще смешлив, ее мальчик.
С тополя мягко спархивает ворона, садится на клумбу, разрывает клювом землю. И снова Теплый замирает и шепчет птице: «Ты что-то нашла?» Но Тетя тянет его за руку. Он делает несколько шагов и снова встает. Мам, а как эти деревья называются? Она не знает, как эти. Тополя? Нет, это не тополя, зато вон там на пригорке, у детской площадки, где в узкий проем между забором и фонарным столбом ей удалось вчера втиснуть машину, растет одинокое дерево, видишь? Это клен. «Остролистый или сахарный?» — неутомимо уточняет Теплый. Большой любитель энциклопедий.
Под кленом улеглись две дворняги, пегая и черная, подружки дяди Вадима, их странного дворника в шапочке с крошечным шариком-помпоном, друга зверей и детей.
— Он здесь царь, да?
Теплый снова перестает двигаться.
Сы-нок.
Клен растет на краю детской площадки, ближе к гаражам, широкий, приземистый, «багряный», как сказала бы учительница из школы напротив. Но нет, это красная охра, глубокая, теплая, с отзвуками киновари. В красном светится медь.
Клен стоит неподвижно и вдруг вздрагивает, оживает, по листьям бежит быстрый ветер. Теплый потрясен.
— Горит!
В самом деле, сухое пламя с треском охватывает дерево, листья гудят и трепещут — неопалимый куст!
Собаки бесшумно поднимаются и мчатся прочь, за гаражи, в сторону школы. Ветер срывает листья, несет вверх, кажется, дерево стряхнет сейчас с корней шершавые земляные комья, рванет в сентябрьскую синьку с молоком. И снова Тетя чувствует: рядом. Вот-вот. Скоро все будет по-другому. Жмет на кнопочку сигнализации, слышит уютный «чмок». Они наконец трогаются.
Уже в дороге мальчик вспоминает: в сад нужно было принести листья, мы их вчера собрали, на репетицию осеннего праздника.
— Возвращаться не будем, — отрезает она. — Я и так опаздываю.
— И зонтик, — робко, уже без всякой надежды добавляет Теплый. — Зонтик тоже нужен.
— Зонтик вот.
Она протягивает ему назад корпоративный подарок на Восьмое марта — синий зонт с бронзовым вензелем — валяется под сиденьем давным-давно. Они мчатся по улице Вавилова. Пешеходы бегут на красный свет. «Задавить их?» Теплый ужасается, хотя шутка стара. «Просто бибикни им, мам, они убегут». Ехать совсем недалеко, шесть кварталов, двадцать минут пешком, двенадцать на трамвае, шесть на машине. Восемь — если красный свет.
В саду пахнет рисовой кашей с изюмом. Теплый здешних завтраков не уважает, ест дома, ему выдадут только какао. Тетя расстегивает верхнюю тугую пуговицу, снимает с него куртку, помогает стянуть штаны, распахивает деревянный шкафчик. Там Теплого преданно ждут истертые сандалии, только что пережившие длинное деревенское лето. Она вешает куртку в шкаф, неудачно, одежка срывается, из кармана выскальзывает несколько каштанов.
Что это?
Но Теплый, как всегда во время раздеванья-одеванья, рассеян, страшно рассеян, ему не до застежек, не до каштанов. «Для коллекции», — роняет он и вновь погружается в думу.
Она достает сандалии, ставит перед ним, слегка тормошит его за плечо. Сын послушно наклоняется, застегивает их — это легко, они на липучках, за то и любимы, поднимает голову, смотрит на нее. «Мама, — произносит он задумчиво, — как ты считаешь, а слон… слон тяжелее бегемота?» «Считаю, — мямлит она, ставя в шкафчик ботинки. — Да». «А у бронтозавра в животе поместится крокодил?» — без паузы продолжает Теплый, и она бормочет, да нет, не уверена, возможно…
Мальчик готов к погружению — губы тыкаются в горячую, подстриженную макушку, пока! Он кивает ей головой: пока, мамочка. Сосредоточенно идет в группу. Там слоны и бронтозавры будут топтать его странный зоопарк, в котором живут черный дракон, анаконда, героический динозавр, а по утрам сладко пылают сахарные клены. Краем глаза она успевает заметить, как сын здоровается с Галиной Петровной. Здоровается он всегда одинаково — крепко обнимает крупную, и, по счастью, добрую воспиталку, со словами: «Доброе утро, Галина Петровна!» Та никогда не возражает, не пытается увернуться. Возможно, все не так страшно.
Она поворачивает ключ зажигания, смотрит на черного мамонта. Мохнатый детеныш тихо качается под зеркалом, бивней у него еще не наросло, вместо хвоста — обрывок шерстяной нитки. Тетя смастерила его два года назад из обрезков своей детской старенькой шапки, бабушка выдала ее для Теплого — ха. Но для игрушки в самый раз. Теплый зовет его Мам и каждый раз смеется своей шутке.
2 
