63 
— Нет, — сказала Мадленка, — не совсем. Но я… Ты знаешь, что в этом преступлении обвиняют наших братьев?
— Да, мне это известно.
Так что же? Это были они или нет? Говори правду.
— Нет, — пробормотала Мадленка, теряясь, — дело в том, что я…
Она замялась. Как им объяснить, что она видела нападающих лишь издали и на долю мгновения и ни в чем не уверена? А если великий комтур подумает, что она лжет, что с ней будет? От такого человека можно ожидать чего угодно.
— Не забудьте про двести флоринов, — ввязался зачем-то фон Ансбах, хотя его никто об этом не просил.
Великий комтур раздвинул в стороны губы и оскалился. Очевидно, это была его улыбка.
— Ты знаешь, юноша, что за твою голову объявлена награда? Князь Август Яворский, — это имя он произнес с легким презрением, — пообещал двести флоринов тому, кто приведет тебя живого или мертвого.
Мадленка, наморщив лоб, подумала, что за двести флоринов можно было бы купить еще одни Каменки. Надо сказать, что она была скорее польщена, чем обеспокоена.
— Князь Август погорячился, — заметила она. — Я столько не стою.
«А гораздо больше, — добавила она про себя, — и не ему судить об этом».
Кое-кто из рыцарей позволил себе улыбнуться. Великий комтур недовольно оглянулся.
— Кто ты, юноша, и как тебя зовут? Мадленка глубоко вздохнула. Вот оно, начинается.
— Я — Михал Соболевский, — заявила она. Великий комтур безмятежно изучал ее лицо своими черными глазами, но Мадленка даже бровью не повела.
— Знакома ли тебе некая Мадленка Соболевская?
— А как же! — весело сказала Мадленка. — Само собой, знакома, знакомее не бывает!
— За что же ты убил ее?
— Это никак невозможно, ваша милость, — рассудительно отвечала Мадленка. — Мадленка Соболевская — самый близкий и дорогой мне человек во всем белом свете, и я ни в коем случае не стал бы брать на душу такой страшный грех.
— Однако, — желчно продолжал комтур, подавшись вперед, — ты все-таки убил ее.
— Это не Мадленка Соболевская, это самозванка, принявшая ее имя. Уж я-то ни с кем Мадленку спутать не могу, ваша милость. Слишком уж хорошо я ее знаю.
Комтур откинулся назад и поглядел в упор на Боэмунда фон Мейссена. Синеглазый в ответ только улыбнулся, не разжимая губ.
— Хорошо, юноша, — велел Конрад фон Эрлингер. — Рассказывай, что с тобой произошло, с самого начала, ничего не упуская; и горе тебе, если я уличу тебя во лжи!
Глава двадцать третья,
в которой мышь становится очевидцем прелюбопытного происшествия
Мадленка начала с самого начала — с того утра 10 мая, когда жизнь казалась такой простой и надежной и ничто еще не предвещало трагедии. Она рассказала о сестре Урсуле и о матери Евлалии, вспомнила даже дрозда с желтым клювом. Ей приходилось все время следить за собой, чтобы не проговориться и не обронить нечаянно «я» вместо «она»; но, раз уж сам великий Юлий Цезарь сумел сочинить записки о себе, любимом, от третьего лица, то она, Мадленка, и подавно справится с такой задачей.
— Когда мы были над оврагом, я решил, что пора возвращаться, — рассказывала Мадленка. — Я спешился, чтобы в последний раз обнять сестру, и тут на нас напали.
Она поведала про то, как похоронила убитых, опустив эпизод с телом брата, привязанным к дубу, только сказала, что вытащила стрелу из тела «сестры» и сохранила ее. Описала бродяг, которые погибли, свою встречу с Боэмундом, выпустив большую часть фраз, которыми они обменялись; рассказала про вторую стрелу, которая ее поразила, почему она и решила во что бы то ни стало отыскать князя Августа.
Далее последовало описание встречи с Августом, появление самозванки и ее обличительные речи (в этом месте у комтура задергалась щека), раскопанное погребение и встреча с людьми из Торна. Мадленка, ничего не скрывая, поведала и о разговоре с кузнецом Даниилом из Галича, упомянула о четках настоятельницы, неизвестно как оказавшихся у служанки литовской панны, и о том, как она решила расставить самозванке ловушку и чем все это закончилось.
Глянув на зарумянившееся лицо Филибера, Мадленка пощадила его самолюбие и не стала живописать вонь в подземелье, только вкратце объяснила, как им удалось бежать оттуда и как неподалеку от границы их нашел отряд фон Мейссена, тактично обойдя при этом также момент со смертельной царапиной. Анжуец с облегчением перевел дыхание и гордо выпятил подбородок.
63 
