58 
— Ты же говорил, что знаешь эти места, — отчаявшись, сказала Мадленка.
— Да? — Анжуец задумался, затем высморкался, зажав одну ноздрю, да так, что чуть не зашиб ее содержимым бедную Мадленку насмерть. — Я три года здесь не был. Говорю же тебе, я возвращался…
— Слышал уже, — прошипел «Мишель», не менее сорока раз вынужденный ранее прослушать историю странствий Филибера де Ланже в различных вариациях. Филибер получил наследство после того, как четверо его старших братьев умерли, не оставив после себя потомства, и совершенно не знал, что делать с этим внезапно свалившимся на него богатством.
— Я еще не рассказывал тебе о корабле, — радостно встрепенулся Филибер. — Я говорил тебе, что у меня морская болезнь?
Мадленка, обхватив руками голову, злобно взглянула на него исподлобья.
— Так ты не знаешь, как нам добраться до Торна? — спросила она напрямик.
— Ну, я этого не говорил, — важно промолвил Лягушонок, глянул на ладонь и приготовился что-то добавить, но неожиданно умолк. На запястье виднелась кровоточащая царапина, и Мадленка сначала даже не поняла, отчего ее спутник вдруг запнулся и побледнел.
— Что такое? — спросила Мадленка.
— Кровь, — слабым голосом промолвил рыцарь. — Я ранен!
— Ты? — удивилась Мадленка. — Да ведь это царапина. Наверное, порезался, когда веток набирал для костра… Эй, Филибер!
— Что-то мне нехорошо, — пролепетал рыцарь.
— Да что с тобой? — вскричала Мадленка. — Это же всего лишь царапина!
— Надо мной всегда смеялись, — стонал рыцарь, чье лицо на глазах становилось пепельным, — все братья, потому что я… я… не выношу вида своей крови… Ох, как мне дурно.
Мадленка заметалась.
— Филибер! — сказала она. — Да ведь ты самый храбрый, самый сильный человек из всех, кого я знаю! — Она говорила совершенно искренне. — Вспомни, как ты изрубил этих мерзавцев! А тут какая-то царапина, подумаешь, ну, немножко крови вытекло, ну и что?
— Так ведь это моя кровь, — простонал бедный анжуец. — Моя!
Мадленка замерла на месте. Она отказывалась верить своим глазам, отказывалась верить своим ушам, но не признать очевидное было невозможно. Ее спутник, такой большой, такой сильный, — такой мужественный, на поверку оказался обыкновенным трусом. Ум Мадленки не мог примириться с этим, но, что бы она ни сделала, факт оставался фактом. Рыцарь лежал на траве с несчастным видом, слабо моргая глазами. Он походил на поверженного Самсона, правда, еще волосатого, и Мадленке неожиданно стало его жаль. — Ладно, — сказала она. — Я иду за водой.
Она взяла флягу, оставшуюся от убитого кошкодером всадника, и через кусты двинулась к ручью, журчавшему в нескольких десятках шагов от их поляны.
Мадленка не дошла до ручья. Сначала она обнаружила, что лежит, зачем-то уткнувшись лицом в землю, потом чьи-то грубые руки схватили ее за шиворот и поволокли. Она сопротивлялась, царапалась, но все было бесполезно. Наконец ее отпустили, и Мадленка кубарем покатилась по траве. Краем глаза она увидела лошадиные копыта, множество копыт, и сообразила, что, пока они с Филибером прохлаждались под дубом, забыв об осторожности, их окружили. Медленно, очень медленно Мадленка подняла голову — и увидела на светлой в яблоках лошади, впереди всех, синеглазого Боэмунда фон Мейссена в белом плаще с черным крестом.
Глава двадцать первая,
содержащая весьма занимательное рассуждение о веревках
Вид крестоносца не предвещал ничего хорошего, и Мадленка сразу же это поняла. Глаза Боэмунда потемнели: он явно узнал ее — вернее, его, ибо Мадленка до сих пор была в мужском платье. Оставалось уповать только на то, что славный рыцарь не будет в обиде на человека, как-никак спасшего ему жизнь.
— А, — только и сказал крестоносец. — Рыжий мальчик!
— Это я его нашел, — бодро отрапортовал круглолицый упитанный оруженосец, тот самый, что приволок Мадленку за шиворот, как собачонку.
— Очень хорошо, Рупрехт, — одобрил Боэмунд фон Мейссен. — Помнишь меня? — обратился он к Мадленке.
Она хотела ответить: «Вашу милость забыть невозможно», и это, разумеется, было чистейшей правдой, но на Мадленку, бог весть отчего, напала ужасная икота. Под беспощадным взглядом этих глаз, сделавшихся почти изумрудными, Мадленка чувствовала себя невыносимо беззащитной. Разом вспомнились ей и ее неуместно запанибратское, в общем-то, обращение с раненым, и обещание Боэмунда, который никогда не бросал слов на ветер, что она еще раскается в помощи ему. Мадленка убеждала себя в том, что она не сделала крестоносцу ничего плохого, но он, похоже, так не думал. Надо было во что бы то ни стало оправдаться, сказать что-то в свою защиту, причем немедленно.
58 
