71 
– Что вам угодно, офицер? – спросила она, подрагивая рюшками лифа.
– Посторонним очистить помещение! Сыскная полиция!
Не так быстро утки взлетают из камышей в пору охоты, как покинула салон стайка барышень. Живанши еле успевала улыбаться на прощание. Когда Матильда осталась одна, а ее модистки трусливо попрятались за дальние портьеры, в салон зашел важный молодой человек, наградивший хозяйку взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.
– Ах, господин Ванзаров! Разве так можно. Я же слабая женщина. А вы такой славный юноша... Ну, зачем так пугать.
– Мы еще и не начинали... – обрадовал славный юноша. – Будут проводиться следственные действия. Предупреждаю: каждое ваше слово может быть использовано против вас.
Матильда схватилась за сердце, как порою делают нежные барышни, которых она навидалась досыта:
– Ах, господин сыщик! Если для нахождения моих наград требуется сносить такие испытания, то, прошу вас, забудем. Пропали – и ладно... Не хотите чаю?
– Каких наград? – сбился Родион. – При чем тут ваши призы? Дело идет о злонамеренных убийствах.
Матильда опять вспомнила правильное расположение сердца.
– Убийства? Нет, это немыслимо... – ей вдруг захотелось упасть в обморок, но она испугалась помять укладку или платье.
Между тем молодой человек, опять в немодном наряде, стал наводить свои порядки. Белошвейки и портнихи были отправлены в рабочую комнату, где и оставлены под замком. Входная дверь украсилась табличкой «Закрыто», а тюлевую штору, драпировавшая витрину изящной волной, грубо задернула мужицкая рука. Оставшись в тюремном одиночестве, Матильда приняла столь горделивую осанку, что хоть господину Репину картину писать, а лицо ее обрело присущее самоуверенным женщинам выражение брезгливой покорности: дескать, покуражьтесь пока, но я-то знаю, чем все закончится, еще будете еще прощения на коленях просить.
Со страшным скрежетом подтянув изящный столик и рядом водрузив стул, Родион соорудил импровизацию на тему допроса и следователя. Не хватало мрачных тюремных стен с сыростью и подозрительными потеками, но этот маленький недостаток с лихвой компенсировал злобный взгляд Семенова и его многозначительное кряхтение под одергивание портупеи.
Расположившийся, как подобает официальному лицу, чиновник полиции направил долгий и молчаливый взгляд, который, вероятно, должен был перетряхнуть все внутренности слабой женщины. Терпение было вознаграждено. Матильда проявила нервозность и сказала:
– В конце концов, это неприлично, юноша, так вести себя с дамой, которая старш... имеет положение в обществе.
– Для вас я коллежский советник. Или чиновник для особых поручений Департамента полиции. Извольте соблюдать...
– Ах, ну, конечно, я слушаюсь... Так, что же от меня хотите, господин полицейский?
– Жду признания, – мрачно сообщил Ванзаров.
– Какого же рода, хотите от меня признание?
– В убийствах, госпожа Живанши. Или как вас там по паспорту?
– Марья Ивановна Толкалина... – от неожиданности проговорилась мадам. – Да что такое говорите?
– То, что прекрасно знаете. Но тщательно скрываете: убийства Авроры Грановской и Екатерины Делье, которые вы совершили с отменным коварством.
Как ни крепилась дама, но и ей потребовался стул. Тяжело задышав, она схватилась за щеки, покрывшиеся пунцовыми пятнами, и вдруг крикнула:
– Как смеете так со мной разговаривать! Да у меня весь город бывает! У меня такие связи, что в порошок сотру. Ишь, выискал! Мальчишка! Да самой жене губернатора шляпки шью! Меня знают при дворе! А он дерзит! Извольте выйти вон!
Вся эта тирада не произвела на Ванзарова ровно никакого впечатления. К огромной радости Семенова, навидавшегося подобных крикунов. Отметил он, что Георгич держится молодцом и сейчас всыплет курице по самые перья.
– Закончили, госпожа Толкалина? – спросил Родион. – Ну, теперь мой черед. Так вот, хочу разочаровать: у вас связи, а у меня – улики, изобличающие вас. И никакие связи не помешают присяжным отправить вас на виселицу.
Матильда уже собралась вылить на щенка ушат отборных ругательств, что впитала с купеческим детством в Нижнем, но запал пыхнул и иссяк. Ей стало страшно, на самом деле страшно. Вдруг показалось, что юнец уже накинул на ее шею, на которой еще не заметны морщины (она же следит за собой), тугую веревку. И осталось ему только чуток дернуть... Парижский лоск опал шелухой. Живанши обернулась тем, кем и была – хитрой лавочной бабой.
71 
