108 
– Отпустите! – заорала откуда-то Лаптева. – Убийцы, отпустите меня!
– Мы давно заподозрили, что среди нас есть предатель, – тихо сказал Бизон. – Давно! И подозревали именно вас! Как у вас оказались капсулы? Вы же знали, что от них зависит наша жизнь и жизнь бельгийцев! Но вы спрятали их! Нашли, спрятали и молчали!
– Глеб, он стрелял в самого Борисова, – напомнила я. – Он спас тебя!
– Ещё непонятно почему он это сделал! Вы обязаны объясниться Герман Львович! В этой истории и так много вранья, предательства, гнусности и убийств! А тут ещё вы со своим воровством! Где вы нашли капсулы? Почему не сказали нам? Решили сами нажиться и поэтому стреляли в своих подельников?!
Герман, хромая, дошёл до откидного сиденья и сел на него.
– Мне нечего вам сказать, – мрачно сказал он. – Пока нечего.
– Ему нечего нам сказать, – повторил Глеб мрачно и вдруг заорал во всю глотку: – Ему, гаду, нечего нам сказать! Да ты… да ты… Это ты убил Оскара Васильевича и Марию Ивановну! – выдохнул он обвинение Абросимову прямо в лицо. – Ты! Никто не видел, что ты делал там, в операторской! Никто не заметил, как ты заходил в интернат, когда все сидели перед беседкой в Бобровниково! Ты убийца, грабитель и вор!! Это ты пробил бензобак! Ты притворялся слабым, стеснительным, нелепым ботаником, а сам… Ты подлый гном!
– Погодь, сынку, – схватил Бизю за рукав дед. – Погодь… да не может он быть подлым гномом! Ты вспомни, как он мешки под колёса бандитам швырял! Вспомни, как пивом пожертвовал! В конце концов, он лично Борисову брюхо прострелил, когда тот в тебя целился! – дед уже орал во всю глотку на Бизю, как орал, когда у него садились батарейки в слуховом аппарате, и он начинал плохо слышать. – Он помогал нам, сынку! Так помогал, что без него бы мы уже неизвестно где были!
– Он делал это потому, что хотел избавиться от подельников и в одиночку навариться на капсулах, – упрямо повторил Бизя, глядя в пол.
– Тогда почему он отдал их за мальчишку? Если он такой негодяй, почему отдал?!
– Не знаю.
– А ты сначала узнай, а потом под трибунал солдата отдавай! Коммандос, объясните всё, наконец, прошу вас!
– Мне нечего вам сказать, – повторил Герман.
– Что в этих капсулах?! – спросил Бизя.
– Я не имею права…
– Ах, так! – Бизя схватил Абросимова за шиворот, развернул к себе спиной и пнул коленом под зад. Герман вскрикнул от боли в простеленной ноге, побледнел, но сопротивляться не стал. – Где у нас тут кутузка? Куда вы посадили Викторину? В сортир?! Отлично! Посидите и вы в тюрьме, Герман Львович, пока вам не будет, что нам сказать!! – Глеб вытолкал Абросимова в грузовой отсек и закрыл за ним дверь туалета на замок.
– Убийцы! – завизжала Лаптева. – Если вы не выпустите меня, вам не жить!!
– На твоём месте я допросила бы Викторину, – сказала я Глебу.
– Викторину?! – Бизя заметался в узком пространстве прохода. – Викторину я должен допросить?! Ну, нет! Я их скопом сдам всех в милицию! Всех!! В уголовный розыск! Вот там их пусть и допрашивают!!
– И меня сдашь? – прищурился дед.
– Нет, тебя не сдам. И Элку не сдам.
– Ну, спасибо, – усмехнулась я. – Тогда уж и Адабаса помилуй. А в особенности не рекомендую трогать Никитина!
– Адабаса помилую! А Никитину… просто морду набью, потому что он смотрит на тебя как кот на сметану, а ты его защищаешь! А ещё Троцкому рыло начищу… Слушайте, а где Троцкий?! Троцкий где?! Его случаем, не пристрелили? – Бизя растерянно огляделся по сторонам. – Где, мать твою, наш Ильич?! – заорал он и начал носиться по автобусу, заглядывая во все щели.
– О господи, – вздохнула я. – И когда всё это закончится? Ей-богу, даже для меня, такое веселье – это слишком…
– До границы осталось двести километров! – весело крикнул из кабины Дэн. – Ещё пара часов и мы на месте!
– Вот он! – радостно воскликнул Бизон. Он встал на нижнюю полку и открыл узкое багажное отделение под потолком, предназначенное для лёгкой ручной клади. – Мать родная, шеф, да как же ты туда забрался?! Эй, ты жив?! Кажется, он не дышит… – Глеб растерянно оглянулся на нас. – Помогите мне!
Последующие пятнадцать минут мы всеобщими усилиями вытаскивали Ильича из узкого багажника, куда не поместился бы и пятилетний ребёнок. В результате операции, Троцкому порвали штаны и рубашку, лишили его единственного ботинка, который завалился неизвестно куда, выдрали клок волос и расцарапали щеку. В конце концов, растерзанного, бледного и бездыханного Ильича бережно уложили на нижнюю полку. Мы сгрудились вокруг него, не зная, что делать.
108 
