213 
Столь неудачное развитие событий в Ноттинг-Хилле стало следствием серьезного просчета, допущенного Линли, и он вынужден был признать это. Озабоченный тем, чтобы Триция Рив пришла в себя и смогла внятно и связно ответить на его вопросы, он позволил ее мужу слишком долго пробыть в спальне и подсказать своей жене сценарий поведения в разговоре. Таким образом, Линли потерял все преимущества, какие мог бы получить над этим прохвостом, застав его врасплох поздней ночью. Это была дорогостоящая ошибка, из тех, что свойственны ревностным, но неопытным новичкам.
Линли хотел бы сказать себе, что в его просчете виноват долгий и трудный день, ложное чувство рыцарства и полное истощение сил. Но душевное беспокойство, которое он начал испытывать в тот самый момент, как увидел рекламную фотокарточку Никки Искушение, говорило также и о другом источнике его ошибки. И поскольку ему не хотелось размышлять ни о самом этом источнике, ни о том, что можно в нем почерпнуть, Линли спустился в кухню и долго рылся в холодильнике, пока не нашел контейнер с остатками паэльи, который сунул в микроволновку.
Прихватив бутылку «Хайнекена», подходящую к его импровизированной трапезе, он откупорил ее и отнес на стол. Устало опустившись на стул, Линли сделал добрый глоток светлого пива. Возле вазы с яблоками лежал тонкий журнальчик, и, дожидаясь, пока микроволновка сотворит чудо с его пищей, Линли вытащил из кармана очки и стал просматривать этот журнальчик, оказавшийся театральной программкой.
Судя по всему, Дентон умудрился опередить многих желающих получить билеты на последнюю нашумевшую премьеру сезона в Уэст-Энде. Одинокое слово «Гамлет» отливало серебром на черном фоне, а над названием пьесы были красиво размещены изображение шпаги и слова «Кинг-Райдер продакшн». Линли с усмешкой покачал головой, перелистывая глянцевые страницы с фотографиями. Насколько он знал Дентона, последующие несколько месяцев на Итон-террас станут нескончаемой демонстрацией основных музыкальных тем этой рок-оперы, звучащих в увлеченной театром душе дворецкого. Он припомнил, что предыдущий шедевр, «Музыку ночи», Дентон непрерывно озвучивал почти девять месяцев, как только переступал порог дома и снимал шляпу.
«По крайней мере, новая постановка не обязана своим появлением на свет музыкальному гению Ллойда Уэббера», — с оттенком благодарности подумал Линли. Однажды он даже всерьез рассматривал убийство как наилучшую альтернативу необходимости в течение нескольких недель слушать, как Дентон напевает главную — и, по-видимому, единственную — музыкальную тему мюзикла «Бульвар Сансет».
Микроволновка со звонком отключилась. Линли достал из ее недр контейнер и вывалил его содержимое на тарелку, после чего с жадностью приступил к ночной трапезе. Но процесс подцепления на вилку, пережевывания и заглатывания паэльи оказался недостаточно увлекательным, чтобы изгнать из его головы тяжелые мысли, поэтому Линли поискал какое-нибудь иное отвлечение.
Он нашел его в размышлениях о Барбаре Хейверс.
Должно быть, к этому времени ей уже удалось выяснить нечто полезное. Она сидела за компьютером с самого утра, и он мог лишь надеяться, что все-таки вдолбил в ее упрямую башку понятие о том, что она будет торчать в этих архивных файлах до тех пор, пока не представит ему полезный и плодотворный отчет.
Линли подошел к стоявшему на разделочном столе телефону и, невзирая на позднее время, набрал ее номер. Линия оказалась занятой. Он озадаченно взглянул на часы. Господи, да с кем же это Хейверс может болтать в полвторого ночи? Линли такого человека не знал, поэтому пришел к заключению, что эта чертова баба просто плохо положила трубку. Он вернул свою трубку на базу и предался вялым размышлениям о том, как ему дальше вести себя с Хейверс. Но подобное направление мыслей сулило ему лишь бурную ночь, что плохо отразилось бы на его завтрашней дееспособности.
Поэтому, закончив с едой, Линли вновь переключил свое внимание на программку «Гамлета» и мысленно поблагодарил Дентона за то, что тот обеспечил ему хоть какое-то развлечение. Интересно написанную аннотацию дополняли приличные иллюстрации. Самоубийство Дэвида Кинг-Райдера было еще достаточно свежо в памяти публики, чтобы придать атмосферу романтизма и грусти всему, что связано с его именем. Впрочем, такая атмосфера создавалась сама по себе при взгляде на соблазнительную девицу, исполнявшую в постановке роль Офелии. Талантливой находкой художника по костюмам стал выбор для ее предсмертного облачения столь бесплотного, почти прозрачного наряда, что он выглядел на героине чем-то совершенно излишним. Освещаемая сзади прожекторами, она застыла на берегу, готовая броситься в темные воды, — создание, пребывающее между двух миров. Призрачный наряд говорил о приближении ее души к небесам, а живое тело — во всей его чувственной красоте — удерживало ее на земле. Идеальное сочетание, воплощающее…
213 
