Особенно,... 
162 
* * *
В порту у причала не было ни одного русского судна. Стоял какой-то пароход, но Митя сказал, что это «чухонец». Так у нас в Питере называют финнов.
— Наверное, Рудик в море, — расстроился я. — Плывет, наверное, сейчас, толстожопый, и страсбургский паштет треекает со своим подонком Барменом!..
Митя почувствовал мое состояние и так успокоительно говорит:
— Что, на твоем Рудике свет клином сошелся? Во-первых, я могу кое-чего совершенно официально узнать, а во-вторых, сам оглянись, пошуруй глазками— нет ли какого другого местного Кота или Кошки? Их порасспрашивай...
И я оглянулся вокруг. И точно! Смотрю, так деловито и безбоязненно какая-то жутко грязная, тощая и клочкастая Кошка чешет! Явно — местная, портовая. Но уж такая замызганная!.. Прямо какая-то АнтиКошка! Я б такую даже на необитаемом острове не стал бы...
Ну как можно так не следить за собой?! Поразительно! Тем более в таком месте, как пассажирский порт Санкт-Петербурга. Морские ворота России, можно сказать! Вот по такой Кошке-грязнуле любой вшивый иностранец будет судить обо всей нашей стране...
Но я превозмог свою брезгливость, догнал ее, а она, дура, сразу спину выгнула, уши прижала и свои грязные клыки мне показывает! Будто я собираюсь ее насиловать...
— Ладно тебе, — говорю. — Не скалься. Ты местная?
— А что? — говорит, но уши не поднимает и спину не выпрямляет.
— Ты здесь такого кота — Рудольфа— не знаешь? Толстый такой, пушистый... В Германию со своим Барменом плавает. Может, встречала?
— Может, и встречала, — говорит эта портовая курва. — А тебе зачем?
— Друг я его, — говорю, — повидать хотел, покалякать...
Она посмотрела на меня так подозрительно и спрашивает:
— Ты — Кыся, что ли?
— Кыся... — говорю.
А сам думаю: «Ни хрена себе, как я популярен?! Ну, в Мюнхене — оно понятно: телевидение, газеты, фамилия фон Тифенбах... А здесь-то, в Питере, с каких дел?!»
— Иди за мной, — говорит эта грязнуха.
Привела она меня в какой-то теплый подвал — там поверху толщенные трубы шли. От них все тепло и было. И повела меня в самый конец подвала, к грязному маленькому окошечку.
Чувствую — Котом пахнет! И Котятами. И пылью. И еще чем-то...
Пригляделся, в тусклом свете крохотного окошка действительно Кот сидит. Худющий — прямо скелет один с хвостом и усами! От недоедания — шерсть без блеска, но лапы жилистые, мускулистые.
А вокруг него четверо тощеньких Котят играют, напрыгивают на него, за облезлый хвост его таскают.
Меня Кот не видит, я в полоску света не попадаю, но и не чувствует, вот что странно!
— Достала что-нибудь? — спрашивает Кот Кошку.
— Нет, — говорит Кошка. — Любка-буфетчица на склад поехала товар получать, буфет закрыла. Потом, попозже, сбегаю еще разок....
— Ох-хо-хо... — горестно так вздыхает Кот и с жалостью оглядывает Котят.
А вокруг — нищета беспросветная! Подвал моего бесхвостого кореша Кота-Бродяги по сравнению с этим подвалом — просто Дворец роскоши и изобилия!
Я жду в полутьме. Что тут скажешь?.. И вдруг эта грязнуха Кошка говорит:
— Рудольф! А к тебе твой друг явился, не запылился. Кыся твой разлюбезный...
Гляжу — батюшки, да ведь этот скелет с хвостом и ушами и впрямь— Рудольф!..
— Рудик... — говорю я растерянно. — Это я — Кыся.
* * *
... На третий день после того, как мы с Водилой съехали с корабля в Киле, и после того, что с нами случилось по дороге в Мюнхен, когда пароходу оставалось всего несколько часов ходу до Санкт-Петербурга, ночью в закрывшийся уже бар вошли двое бычков — один русский и один немец и сказали Бармену, что «товар» погиб под Мюнхеном. Поэтому Бармену тоже нечего делать на этом свете, и на глазах ошалевшего от ужаса Рудольфа в упор расстреляли Бармена из своих длинных и тихих пистолетов.
Заперли бар изнутри и взломали все, что можно было взломать. Искали деньги и какие-то бумаги. Бумаги нашли и тут же их сожгли. А деньги — только двухсуточную выручку бара. И все.
Так и не купил Бармен домик на юге Франции. Лежат теперь его три миллиона долларов где-то без малейшего движения и пользы...
— Жадность фраера сгубила! — желчно вставила Кошка.
Наутро, уже в петербургском порту, был страшный шухер! Народу понаехало — из бывшего КаГэБэ, из милиции!.. Ходят по бару, прилипают подошвами к полузастывшим кровавым лужам, фотографируют, записывают, всех допрашивают, обыскивают...
Перепуг на судне — ужаснейший! Все же контрабанду везут — и командный состав, и рядовые матросики... А ну как найдут и с корабля спишут?! Как жить тогда?..
162 
