Особенно,... 
200 
В ту ночь я чувствовал себя ничуть не менее комфортно, чем в собственной библиотеке в Риме. Откровенно говоря, в таверне мне нравилось даже больше. Везде, где бы я ни был, я искал подобные этому местечки, удобно устраивался за столиком у стены, зажигал свечу, раскладывал перед собой письменные принадлежности, пергамент и писал. Пожалуй, лучше всего мне работалось именно в вечерние часы, когда в таких заведениях было наиболее людно и шумно.
Сейчас, оглядываясь назад, я особенно ясно понимаю, что всю свою жизнь провел в самой гуще событий и страстей. Я привык думать, что мне ничто не может причинить вред.
Я был незаконнорожденным сыном и вырос в богатом доме благородного римлянина. Меня любили, баловали и позволяли делать все, что мне хотелось. Моим законнорожденным братьям приходилось думать о женитьбе, о политике и военной службе. К двадцати годам я стал ученым человеком и летописцем и часто во время пиров становился зачинщиком споров по тому или иному историческому или военному вопросу.
Отправляясь в путешествие, я не испытывал недостатка в деньгах, и у меня были такие документы, которые открывали передо мной все двери. Сказать, что жизнь была ко мне благосклонна, пожалуй, будет чересчур мягко. Я был на редкость счастливым человеком. Но, что самое главное, жизнь никогда не казалась мне скучной и не нанесла ни одного серьезного удара.
Меня не покидали ощущение восторга и сознание собственной неуязвимости. Впоследствии они сыграли в моей судьбе такую же важную роль, как гнев и сила духа в твоей или отчаяние и жестокость в жизни многих других. Эти чувства вдохновляли меня и поддерживали мой дух.
Однако продолжу… Если мне и не хватало чего-то в моей полной приключений жизни, – хотя в те годы я мало думал об этом, – так это любви моей матери, которую я не знал. Она умерла в момент моего рождения, и мне было известно только, что она была рабыней из племени воинственных галлов, воевавших против Юлия Цезаря. От нее я унаследовал светлые волосы и голубые глаза. Кроме того, ее сородичи, судя по всему, были настоящими гигантами. Уже в ранней юности я был намного выше моего отца и братьев.
Должен признаться, что мои галльские предки меня мало интересовали.
Я путешествовал по Галлии как образованный римлянин, совершенно не думая о том, что и во мне течет кровь варваров. Мои представления и убеждения ничем не отличались от обычных для моего времени. Я был уверен, что Цезарь Август – величайший из правителей и что в благословенный век владычества Рима старые предрассудки и суеверия во всей Римской империи уступили место закону и разуму. Не было такого места, куда бы не протянулись из Рима дороги, по которым двигались солдаты, ученые и торговцы.
В тот вечер я работал как сумасшедший, записывая свои наблюдения и описывая людей, которые заходили в таверну. Это были дети поистине всех рас и народов, говорившие на более чем дюжине разных языков.
Сам не знаю почему, но мне в голову пришла вдруг довольно странная мысль относительно жизни вообще, которая из смутного беспокойства переросла в едва ли не навязчивую идею. Я запомнил, что она появилась в моей голове именно в тот вечер, потому что, как я считал, сама идея впоследствии оказалась тесно связанной с дальнейшими событиями. Однако на самом деле то, что эта мысль возникла в последние часы моего существования в качестве свободного римского гражданина, было не более чем совпадением.
Сама же идея состояла в существовании кого-то, кто видел и знает абсолютно все. Я не имел в виду некое сверхъестественное существо, скорее я думал о наличии на Земле вечного разума и вечного знания. Мысль эта, выраженная определенным практическим образом, одновременно и волновала и умиротворяла меня. Существует где-то некое сознание, которому известно все то, что я видел за время своих путешествий, которому известно, как выглядел город Массилия шестьсот лет назад, когда сюда пришли первые греческие купцы, что и как происходило в Египте во времена, когда строились пирамиды Хеопса. Кому-то известно, каким был свет в тот ранний вечер, когда перед греками пала Троя, о чем говорили между собой в своих маленьких домиках греческие крестьяне за несколько минут до того, как под натиском спартанцев рухнули защищавшие греков стены.
О том, кто бы это мог быть, я имел весьма смутное представление. Однако сознание того, что ничто духовное – а знание, безусловно, духовно – для нас не потеряно, действовало на меня успокаивающе.
200 
